Александр Етоев - Человек из паутины

Кирпичи, как какая-нибудь дешевая клоунская подделка, с легкостью вернулись на место, в стены, из которых их выцарапала Калерия, при этом больно саданув старуху по пальцам.

Обиженная Калерия превратила кулаки в гири и стукнула ими одна о другую. Долгий чугунный звон прокатился по Загибенному переулку и замер, рассосавшись по подворотням.

- Держись, сражаюсь! - сказала она, насупясь.

- Держусь, защищаюсь! - ответила Медсестра Леля и поплевала себе на ногти. - Сейчас вот сердце-то из тебя вышибу, останешься ходить бессердечной.

- Соль тебе в очи, кочерга в плечи, - презрительно ответила Калерия Карловна и тоже поплевала себе на ногти. От ногтей повалил пар. Затем она подпрыгнула на одной ноге, другой сделала вращательное движение и вдруг грохнулась на твердую мостовую, как дохлая курица.

Леля рассмеялась и подмигнула Машеньке:

- Малое шаманское заябари. Теперь старушка только бздеть сможет мыльными пузырями. - Она повернулась к Калерии: - Боюсь, бабуля, из-за меня тебе придется перенести сегодня большие приключения!

Калерия позеленела от злости. Левый глаз у нее стал белый, а правый черный. Из третьего же, если бы у нее был таковой, в Лелю бы сейчас полетели самые ядовитейшие из стрел.

- Одна тоже вон бзднула, щей плеснула, на корячки встала, луковку достала, - сказала она, с трудом поднимаясь. Тут уже не стерпела Машенька.

- А ну сгинь, поганая старушонка! Не то пну под дыру, так улетишь под гору, тресну в висок, посыпется из жопы песок!

Когда Машеньке надо было превратиться на время во вздорную базарную бабу, ей это удавалось легко. Опыта такого рода у Машеньки было хоть отбавляй. Пьяные соседи по коммуналке, тетки в продуктовых очередях, ушлые водилы на "скорой". Бывало, даже больные на операционном столе с распоротым скальпелем животом и торчащими наружу кишками начинали ее вдруг клеить и лапать своими немощными руками. Все это пресекалось быстро отборной профессиональной руганью, а то и просто туфлей по яйцам.

Ее поддержала Леля, нацелив на старушонку палец и пукая из него, как из детского пистолета-пукалки:

- Ну что, Арахна, старая склеротичка, облик человеческий сумела себе вернуть, а вот секрет паутины - нет? С тех пор ищешь, рыщешь, не можешь успокоиться? Но дети от тебя все равно одни пауки...

- Блядь вокзальная, - обозвала ее Калерия. - Ненавижу. Она вдруг задрала юбку и повернулась к девицам задом, показывая им кружевные желтые атласные панталоны, какие были в моде, наверное, еще во времена Пушкина, влюбленного в мадемуазель Гончарову.

Давно уже Загибенный переулок не видел таких откровенных сцен и не слышал такой непечатной прозы, как в этой уличной перепалке. Тем временем к нашим героям с тыла медленно подходили компотовцы. Немного не дойдя до ругающихся, они замялись на одном месте, но в ссору пока не вмешивались, выжидали, что будет дальше.

- А вы чего стоите, как неродные, когда здесь пожилых людей с говном смешивают? - крикнула им Калерия через головы Машеньки, Вепсаревича и Медсестры Лели.

- Да пошла ты... -сказал Глюкоза.-За не фиг делать пиздюлей получать нетушки, пусть кто-нибудь другой получает.

- Бунт на корабле? Крыса! - сказала она Глюкозе. - Паучья сыть! После этого обратилась к Кольке из 30-й квартиры: - Колька, ты слышал, что мне эта неумытая сволочь сейчас сказала?

- Ну, слышал, а я тут при чем?

- Как водку за мой счет жрать, так при чем, а как заступиться за старого человека, так сразу рыло воротишь? Чувырлов, - сказала она Чувырлову, - ты единственный здесь человек культурный, ты-то меня, надеюсь, не бросишь?

- Ой, - сказал Чувырлов, кидая взгляд на свои несуществующие часы, - у меня же деловое свидание! А на смокинге еще пуговицы не пришиты!

- Суки! - закричала Калерия. - Вы еще у меня поплачете! Вы еще у меня попросите с похмелья водички! Хер вам будет, а не водичка!

- Подумаешь, какая Марфа Вавилоновна выискалась, - сказал Колька из 30-й квартиры. - У самой денег хоть жопой ешь, а для нас даже на автобусный билет пожалела.

- Ах, так? - взорвалась Калерия. - Пошли вы все тогда на... - Она сказала куда.

- А что - и пойдем, - ответил Феликс Компотов-старший. - Всяко лучше, чем об стенки башками стукаться. Но выпить все равно выпьем! Вона как в желудке урчит - это от недолива. - Он достал из фронтового НЗ третью, заначенную, бутылку "Охотничьей" и только приготовился сделать длинный первый глоток, как случилось нечто необыкновенное.

Из дальнего конца переулка послышались сумасшедший цокот и такое же сумасшедшее завывание. Все участники описываемых событий недоуменно посмотрели туда. И вот что они увидели. Скаля морду и вытаращив глаза, по Загибенному неслась лошадь. На лошади сидел какой-то мужик с полощущейся по ветру бородой. И если бы просто лошадь или просто мужик. Лошадь была полосатая, низенькая, зубастая, она фыркала большими ноздрями и разбрасывала по сторонам пену. Мужик тоже был полосат, как лошадь, но здоровый, только уж очень бледный. Ноги его крепко обхватывали тощие бока лошаденки, тельник на нем был в пятнах - от пота и, возможно, от слез. Он-то и завывал, как бобик, распугивая прохожих и воробьев. Внешне все это напоминало психическую атаку митьков. Как на картине в Русском музее, где Шинкарев Тихомир Флореныч в полосатом революционном тельнике на полосатой революционной зебре мчится с шашкой наперерез врагу, а внизу на картине подпись:

Гром гремит, земля трясется,

На врага митёк несется

С криком: "Мать твою етить!

Митьки никого не хотят победить!"

На самом деле произошло вот что. Когда крыса, обращенная в грушу, та самая, из подвала на Съезжинской, была отбита загипсованным мальчиком и улетела в поднебесье за крыши, приземлилась эта груша не где-нибудь, а в вольере Ленинградского зоопарка. А в вольере томилась зебра. Зебра грушу, понятно, съела. И, понятно, приобрела силу - ту самую, немеряную, волшебную, необходимую для Ванечкиного лечения. Зебра вышибла решетку вольера, затем могучей железобетонной башкой пробила каменную ограду ZOO и выскочила в мыле и пене на набережную Кронверкского пролива. Конечно, ее пытались остановить. "Стой, зараза!!! Куда?!!" - орала ей вслед охрана, но она на это лишь звонко ржала и отстукивала копытами "Половецкие пляски" из оперы Александра Бородина "Князь Игорь". Единственный, кто не сробел и встал на ее пути, - матрос из плову чего ресторана "Кронверк", вышедший на берег покурить. Он и был этим бородатым всадником, запрыгнувшим за каким-то хером на спину скачущего чудовища. Запрыгнувшим и сразу же пожалевшим, что ввязался в это безумное приключение.

Много всякого страха повидал в своей долгой жизни Феликс Компотов-старший - и вылезающую из очка унитаза голову водяной змеи, и утопленницу у Тучкова моста, и мальчика-первоклассника, принесшего сдавать на приемный пункт бутылки из-под кефира и раздавленного дикой толпой народа, когда сказали, что кончается тара. Но чтобы полосатая лошадь... В общем, он сблеванул первый. За ним - Глюкоза, за Глюкозой - Чувырлов. Один Колька из 30-й квартиры сдержал в себе драгоценные полторы бутылки аперитива "Невский", добытые им перед этим в жестоком бою с собой.