Брайан Олдисс - Малайсийский гобелен

Де Ламбант засмеялся.

- Ничего нового в отношении крабов. Они обмениваются сигналами с тех пор, как существует мир. Представляю, сколько всякого вздора передали они друг другу за это время.

Нет, моя дорогая Армида, нам необходим совершенно новый вид краба особь, которая пела бы как петух, каждый понедельник приносила бы молоко и снимала свой панцирь по первому требованию, чтобы мы могли насладиться зрелищем жемчугов и бриллиантов. А еще лучше, чтобы это был ручной краб величиной с большой валун и ужасно резвый, чтобы его можно было обучить галопировать наподобие боевого коня. Только подумай, что мог бы сделать десяток таких животных против турок! А панцири были б окрашены в боевые цвета.

Было неловко смотреть, как девушки хлопали глазами, слушая чушь де Ламбанта. Я вклинился в его монолог.

- Это еще не все. Наш краб должен быть земноводным. Тогда он мог бы переплывать реки и перенес бы нас через моря к новым неоткрытым землям, легендарным землям Леопандис, Лемурия, Му, Хасш, Ташмана, Атлантис, Дис, Самаринд.

- И не только по морю, но и под водой, по глубокому мшистому дну, где время остановилось в коралловых городах и лесистых зарослях. Мы могли б забраться под панцирь, и вода не проникла бы туда.

- А под водой панцирь стал бы прозрачным, как кристалл, и мы бы увидели пристанища древних морских животных.

Девушки, уносимые в фантастические видения не менее идиотские, чем наши крабы, начали вторить всей этой несуразице.

- Я бы вырастила плющ и обсадила им своего краба, так, что он превратился бы в фантастический живой сад, и он бы стал знаменит, и каждый бы знал его имя. Его бы звали...- фантазировала Бедалар.

- У моего краба были бы музыкальные клешни. При движении они бы играли невообразимые мелодии. Все другие крабы, даже твой, Бедалар, оставили бы свои занятия и бежали бы за ним.- Это были слова моей Армиды.

- Девушки, девушки,- начал браниться, ухмыляясь де Ламбант,- вы так живо восприняли нашу глупую игру, что у вас от такого напряжения мозги могут расплавиться.

Мы все рассмеялись и уселись перед широкой каменной стелой с надписью на древнем языке. Девушки попросили меня прочесть ее. С некоторыми трудностями я с этим справился. Отец обучил меня древнему языку, когда я был еще пацаном.

- Это камень-пересмешник,- начал я.- Надпись на нем посвящена другу, который ушел в небытие. По дате можно определить, что эпитафия относится к покойному Фаландеру, жившему около одиннадцати тысячелетий тому назад, но тема надписи вечна. Она звучит примерно так...

Я сделал паузу и прочитал.

Фаландер, друг, достоинства твои убоги,

Притворна дружба и любовь фальшива.

Язык твой лживый был колюч, как шило,

Но не забыт ты - хоть давно сошел уже в Подземные Чертоги

Все потому, что радоваться жизни научил нас.

Армида засмеялась:

- Очень остроумно. Наверное, аристократ сочинял.

- И трогательно, я бы сказала,- дополнила Бедалар.

- Не имеет особого смысла. К счастью, поэзия опирается не на один только смысл в своем воздействии, как и любовь,- сказал де Ламбант.

Громко рассмеявшись, он вскочил на ноги и повернулся к стеле. Сдвинув ее, он вытащил из открывшегося в скале углубления еще теплое, наполненное специями блюдо, идеальное для восстановления наших сил, и поставил его перед нами. Боги и люди временами заботятся друг о друге, и тогда желудок и душа находятся в полном согласии. Блюдо состояло из рисовых зерен, смешанных с кишмишем, финиками и чесноком, и из рыбы, начиненной перцем. С радостным воплем я проник глубже в скалу и извлек оттуда овощи и вино в зеленых глиняных бутылках.

- Теперь нам не помешали бы четыре стакана мастера Бледлора,- сказал я с сожалением, опуская бутылки на импровизированный стол.- Пища для королей или, по крайней мере, для принца Мендикулы. Назовем ее легкой закуской, если не обильным обедом. Но она заставляет меня считать жизнь восхитительной.

Я запустил пальцы в рис.

Мы лежали друг напротив друга и поглощали желанную пищу. Внизу появился охотник. Он осторожно крался между небольших дубков. Разок мелькнуло желтое пятно - видимо, кольчужник, которого он выслеживал, но все было тихо, и мы предположили, что жертва избежала своей участи.

- Это и есть упадничество,- сказал де Ламбант, поднимая бутылку и возвращаясь к предыдущей теме нашего разговора.- Незаслуженный пир. Я чувствую в себе моральное разложение. Лесной незаслуженный праздник. Нам не хватает только музыки. У тебя не мелькнула мысль, де Чироло, стащить у лотошника флейту?

- Я еще не так испорчен.

- Или не так предусмотрителен?

- Я уже сыт твоими подковырками. Следующей заговорила Бедалар. Голос ее был мечтательным:

- Кто-то рассказывал мне, что Сатана решил замкнуть наш мир, и что маги согласились на это. Ничего страшного не произойдет, просто обыденное течение жизни будет все больше замедляться, пока не замрет полностью.

- Остановится, как часы,- подсказала Армида.

- Скорее, это будет похоже на гобелен,- ответила Бедалар.- Я имею в виду, что в один прекрасный день, вроде сегодняшнего, все замрет и больше никогда уже не будет двигаться, и наш мир и мы все застынем на веки вечные и будем похожи на вывешенный в воздухе гобелен.

- Пока его не сожрет небесная моль,- хихикнул де Ламбант.

- Это упадническая идея,- сказал я.- Сама мысль о конце всего упадническая.

Однако я был глубоко задет видением Бедалар. Превратиться в гобелен!.. Видимо, с целью просвещения богов - они тогда смогут изучать нас не вмешиваясь.

Глядя с высоты на город, золотой в полуденном солнце, я ощутил какую-то неподвижность в воздухе. Над районом Прилипит медленно таяли в высоте клубы дыма, белые и округлые,- признак очередной бомбардировки Малайсии. Но ни один звук не доносился до нашего небесного приюта, как будто мы, закусывая, действительно созерцали гобелен, распростертый перед нами для нашего удовольствия.

- Мир не может быть упадническим. Декадентство - это человеческое свойство. Оно ведь означает физическое или моральное разложение,- сказала Армида.

- Я не совсем уверен в том, что оно означает, но мы никогда не прекратим спорить об этом, моя любовь. Мы назвали этот век декадентским. Ты не согласилась. Однако ты допускаешь, что существует физическое и моральное разложение, не так ли? Возьмем наших друзей - принцессу Патрицию и генерала Геральда. Они жили в героическом веке воинских подвигов. И ее поведение мы называем декадентским - и дело не в неверности, случающейся довольно часто, а в ее нераскаянности после содеянного, превращением своего поступка в добродетель, в обмане, который она считает правдой.

- Ты неверно ее представляешь, Периан. Патриция не притворяется. Она обманута генералом, так же, как и Мендикулой. Именно Геральд играет роль обманщика, он обманывает даже Джемиму, которой он открыто признается в любви.