Роберт Силверберг - «Если», 1998 № 03

— Душегубцы идут! Спасайся, народ!

Толпа — дура.

Как они все от ресторана рванули, будто им уже ножи спину кололи! И я вместе со всеми.

Эх, хорошо поужинал, даже бежать тяжело!

На час-другой я в безопасности. Амстердам — не городишко Печальных Островов, где каждый всегда готов каторжников беглых ловить. Можно затаиться. Только надолго ли? Если такая охота идет, что весь город в кольце солдат, если порты закрыли, долго ли я прятаться смогу? Меня же любой сдаст и правильно сделает. Перед совестью чист, перед Домом — в фаворе, награда велика, а что Сестра говорила о милосердии, так кто о том вспомнит, перед такой-то кучей денег!

Я бы не вспомнил.

Если поначалу я был в горячке и страха не испытывал, то теперь он накатил, как волна. Некуда мне деться!

Дождик сильнее зарядил, и это было плохо. Скоро весь народец по домам разбежится, легче будет страже меня ловить. А развалин спасительных тут нет, Амстердам город живой, место в нем дорого стоит.

Шел я по Дамрак, улице широкой, людной, но и она пустела на глазах. Даже слишком быстро, и я недоумевал, пока не вышел на глашатая. Стоял молоденький паренек на перекрестке, кутался в промокший смоленый дождевик и кричал, не жалея охрипшей глотки:

— Жители и гости вольного города! Стража просит вас пройти по домам для пущего спокойствия и безопасности! В Амстердаме замечен беглый каторжник Ильмар, войска будут введены с минуты на минуту! Проходите по домам, честные люди!

Паренек глянул на меня мельком, и ничего не заподозрив, добавил:

— А то описание душегубца скверное, любой под него подходит. Вначале убьют, потом разбираться станут!

Народ к его словам отнесся серьезно, ускоряя шаг. Быть убитым по ошибке никому не хотелось.

Я тоже быстрее пошел, как и полагается честному бюргеру. Только дом мой далеко… Куда деваться?

Сестра, помоги…

Поднял я взгляд к небу с мокрой булыжной мостовой да и замер. Впереди, на площади, купол храма высился. Раадху, амстердамский собор Сестры-Покровительницы. Купол, золотом тонким оклеенный, фонарями опоясанный, горел в ночи. И двери в храм еще открыты были, правда, стоял у них глашатай, тоже выкрикивал про каторжника Ильмара и войска, но стражи не видно пока.

Неужели озарение Сестра ниспослала? Да нет, не достоин я того, чтобы так вот мне помогать, от дел небесных отрываться. Но ведь и впрямь… эфам большой, главные люстры лишь по праздникам зажигают, можно в полутьме затаиться. И даже грехом это не будет, где еще прятаться, как не в храме Сестры, что милостью своей беглых не обделяет…

Я пошел через площадь. Проезжали редкие экипажи, расходился после вечерней мессы народ, а я напрямик шел, старался шаг тверже держать. Не тать я, не беглец, простой бюргер, что спешит грехи отмолить, прежде чем с женой на постели возлечь… А на площади светло, как на беду, и от храмовых фонарей, и из окон раскрытых — по амстердамским обычаям занавеси вешать не положено, честному человеку нечего от соседей таить, наоборот — пусть все видят, какой у него, у честного человека, дом добрый да чистый…

Одна радость — стражников нет.

А храм все ближе, стены каменные словно выше становятся, вот уже витражи на узких окнах можно разглядеть, сцены из жизни Сестры без прикрас описывающие. Красив храм и славится на всю державу, а только не до красот. Убежище…

Прошел я мимо уставшего глашатая, вступил под каменный свод. Народ еще был в храме, значит, подождать надо. Кто свечи жег, кто у святого столба поклоны бил. Только и тут пробежал мимо юноша-служка, каждому шептал:

— Стража просит по домам расходиться…

Купил я свечей у старика-прислужника, хотел одну, а на монетку мелкую две вышло. Подошел к лику Сестры, раскаявшегося душегубца на добро наставляющего, самая правильная для меня икона, поставил свечи. Одну — за себя, Ильмара-вора, чтобы не схватили его, не дали Умереть в позоре. Другую за Маркуса, младшего принца. Что уж теперь, он мне зла не хотел…

И раскаяние меня охватило, и стыд, и позор. Перед ликом Сестры стоишь — во всех грехах винишься.

Прежде чем я понял, что делаю, ноги сами к кабинкам для исповеди понесли. Почти все они были пустые. Эх, прав ли я?

Вошел я в кабинку, шторку за собой задернул, в окошечко постучал. Замер, глядя на лампадку перед иконой. Может, нет духовника поблизости?

Приоткрылось чуть окошко, и невидимый священник сказал вполголоса:

— Слушаю тебя, брат мой. Во имя Искупителя и Сестры, сними с души грех…

— Не один у меня грех, брат, — прошептал я. — Весь я во грехе.

— Для Сестры все едино — один грех или жизнь во грехе, — устало и знакомо успокоил священник. — Говори, брат…

— Виновен я, ибо отнял жизнь у человека, — сказал я. — И случилось это уже в седьмой раз.

Священник помолчал, потом уточнил:

— Во злобе или по жадности?

— В бою, брат мой. Только он стражник был, а я… я каторжник.

— Тяжек твой грех. Но сказала Сестра — «Жизнь защищая вправе кровь пролить, чья жизнь важнее — лишь Искупителю ведомо…» Прощаю тебя, брат.

Про второго стражника, на Островах убитого, я говорить не стал. Взял ведь Маркус на себя ту вину, как Искупитель вину учеников своих брал, так что нечего по мелочам Сестру тревожить.

— Виновен я, ибо убежал с каторги, — продолжил я.

— Отпускаю тебе грехи, брат мой. Не цепи держат, а воля Искупителя. Смог уйти — значит, нет на тебе вины.

Совсем хорошо. Я почувствовал, как груз с души упал, подумал секунду, добавил, вспомнив «Давида и Голиафа»:

— Виновен я, пусть не моими делами, но из-за меня, погиб человек, случился разор и переполох…

— Винись лишь в делах, тобой совершенных, — поправил священник. — Это не грех, не о чем мне за тебя Сестру просить.

— Виновен я, ибо час назад украл плащ чужой… нужда заставила.

— На тех, кто еду или одежду ворует, нет перед Искупителем греха, нет и перед Сестрой. Людского гнева бойся.

Я подумал, в чем еще должен покаяться:

— Виновен я, ибо разгневан на меня Дом. Разгневан напрасно, но никому это неведомо.

Священник молчал. Странно. Уж гнев мирской власти отпускают сразу, тем более, если гнев неправедный…

— Как твое имя, брат? — спросил священник.

Я вздрогнул. Не положено этого спрашивать!

— Как твое имя, брат мой во Сестре?

— Ильмар, — прошептал я. — Ильмар-вор.

— Тот Ильмар, что убежал с Печальных Островов вместе с младшим принцем Дома Маркусом? На планёре, ведомом летуньей Хелен?

Это уже не на исповедь походило, а на допрос…