Александр Громов - Крылья черепахи
– Парикутин.
– Что?
– Вулкан Парикутин, родившийся на глазах человека, – сначала покивала, а затем покачала головой Мария Ивановна. – Нет, Виталий, не проходит. Я же говорю: здесь не те геологические условия. Под нами очень основательный кристаллический щит. В нем могут быть трещины, но не серьезные разломы, я уже не говорю о магматических очагах...
– Пойдемте завтракать, – теряя терпение, сказал я. – Феликс нас, наверное, уже с собаками ищет.
Особенно меня, подумал я. Удрал и отлыниваю. Скрылся, как ежик в тумане, и беседую о геофизике, в коей я ни уха, ни рыла. А в «Островке» небось работы по хозяйству непочатый край, причем такой работы, о которой я и не догадываюсь, а догадывается только наш умный ортопед...
– Пойдемте, – вздохнула Мария Ивановна. – Только я вас убедительно прошу, Виталий: о том, что вы видели, и о нашем разговоре пока никому ни слова.
– Кроме Феликса? – догадливо предположил я.
– Кроме Феликса.
Глава 2
Я не стал протестовать, когда Феликс отправил меня на вахту у протоки (в качестве репрессии за уход в туман и двухминутное опоздание на завтрак, как я понимаю), но вытребовал и взял с собой свою законную кружку каши. Какая разница, где насыщаться? И какая разница, из какой посуды? Я также узнал, что на одну из донок Матвеича попалась маленькая, на полкило, щучка, остальные живцы нетронуты, но уже не живцы, а мертвецы, а значит, тоже пойдут в уху.
Ложка мне почти не понадобилась – кашу можно было пить прямо из кружки, как кефир. Блюдо оказалось жиденькой смесью «Быстрова» с черникой и «Мюсли» – и то и другое из породы «просто добавь воды». В прошлой жизни, оставшейся где-то в Москве и еще дальше, первый концентрат я недолюбливал и готовил лишь в крайнем случае – вторым же и вовсе пренебрегал, считая его скорее кормом для домашних попугаев, нежели для двуногих без перьев.
Но сейчас я съел все без остатка, тщательно выскреб кружку и пожалел, что ни у кого из нас не оказалось запаса какой-либо крупы. Да я и сам хорош: был позавчера в магазине и – болван! – не купил десяток пачек «Геркулеса»! Ну и что теперь? Позавтракав, начинать сразу же мечтать об обеде, а пообедав – об ужине? Веселое дело...
Вода прибывала. Того кола, что вчера вбил Феликс, уже не было видно – не то его основательно притопило, не то просто снесло. Журчал соленый ручей, изливающийся из пробитой нами дыры в фундаменте, и не собирался иссякать.
Мне вдруг захотелось плюнуть в него. Как Лене.
И еще я с досадой подумал о том, что надо было еще вчера произвести жребием кого-нибудь в «моржи» и послать выуживать утонувшую банку тушенки. Сегодня, пожалуй, ее уже не найти: глубоко, мутно, засасывающий песок на дне...
Сполоснув кружку в протоке, я внимательно оглядел правый берег. По-прежнему ни души. Тусклым пятном в тумане светился фонарь на столбе у дорожки – забыли выключить. По ступеням лестницы и вокруг нее переливисто журчали ручейки, сбегая в Радожку. Можно было подумать, что санаторий вымер или эвакуирован, если бы временами там не начинал бубнить слабосильный репродуктор. Что он бубнил, я понять не смог, но, кажется, уловил слово «спокойствие».
Сохранять спокойствие?
Да, наверное. Воображению представились люди, бродящие туда-сюда по колено в воде, размытые фундаменты корпусов и всплывающие, как субмарины, разбухшие деревянные скамейки.
Я попытался привести в порядок свои мысли. Значит, так... В тот день, когда мы с Марией Ивановной и Викентием приезжаем в санаторий, в ложбине прорываются термальные воды и затапливают кратчайший подъездной путь. Обильно парящее мелководное озеро растет не по дням, а по часам и на следующий день заглатывает уже и вторую дорогу. Да еще тающий снег его подпитывает. Сегодняшней ночью разливающийся водоем достигает санатория, подтапливает, видимо, корпуса и, обнаружив, наконец, уклон к реке, изливается в нее бурным потоком. Понятен туман, а если предположить выше по течению еще несколько бурных потоков и горячих ключей, то понятна и ненормальная температура воды. Непонятно, откуда здесь взялись термальные воды, но пусть об этом болит голова у землеустроителей, учительниц географии и помешанных на геологии школьников.
И непонятно, что нам делать. Ждать? Так мы это и делаем...
Вздохнув, я пошел за чаем.
По правде говоря, сейчас мне больше хотелось крепкого кофе. А еще лучше – хороший глоток водки. Или два.
Чай оказался жиденьким и опять всего лишь с одном кусочком рафинада. Феликс экономил. Да что он, собрался неделю тут сидеть, что ли?
Можно построить плот, меланхолически размышлял я. У нас есть пила, правда, плохая, но даже ею, полубеззубой, мы можем, если постараемся, повалить три-четыре сосны, а больше и не надо. Не очень-то трудно скатить бревна к воде и соединить их хоть веревками из постельного белья, хоть железными скобами – молодец Феликс, что не выбросил их... Особой грузоподъемности плавсредству не требуется, вполне достаточно, чтобы плот выдерживал трех человек. Можно переправить всех обитателей «Островка» через протоку челночными рейсами за девять заходов, даже за восемь, потому что Мария Ивановна с Викентием вдвоем весят меньше, чем один Леня или Милена Федуловна с ее бульдожкой...
Если уж на то пошло, то, сделав первый рейс, можно попытаться раздобыть в санатории трос или прочную длинную веревку, пустить через протоку паром и не пихать шестами дно.
И что потом? Не станем повторять ошибок Робинзона, просчитаем будущее хотя бы на два шага вперед. Ну, допустим, перебрались мы на коренной берег, а дальше? Та же отрезанность от мира, подтопленные корпуса санатория, плачущий сыростью кирпич стен, толпы жалующихся и ни черта не делающих назойливых больных, окончательно остервенивших и без того задерганный персонал, болотные сапоги (а где их взять?) для похода в столовку, скорее всего тоже подтопленную и не работающую, сухие пайки, скученность, сорванные нервы и по полтора человека на одну койку. Если это еще не так, то скоро так и будет, можно не сомневаться. Нам это надо?
Теоретически можно построить очень большой плот, такой, чтобы поднял всех десятерых плюс багаж, и сплавиться на нем по реке до ближайшего населенного пункта, не отрезанного от цивилизации наводнением. Очень хорошо. Работы дня на два, на три. Деревьев на острове хватит. Но... (Опять эти «но»!) Но, во-первых, умная географичка наверняка скажет (и будет права), что этак мы еще сильнее удалимся от водораздела и приблизимся к местам, гарантированно затопляемым каждую весну, а во-вторых, если завтра-послезавтра вода начнет спадать и все вернется на круги своя, нас не похвалят за облысение острова, считающегося живописным. Платить штраф лесничеству мне что-то не хочется. И я не знаю, кому этого хотелось бы, – не встречал таких оригиналов.
Значит, остается ждать?
Видимо, так.
Позади скрипнула дверь, на крыльцо вышла Инночка, непричесанная и неподмазанная. Вид у нее был несчастный.
– Никого?
– Сегодня могут прилететь, – посулил я. – Туман вроде редеет.
Действительно, над головой временами проступало желтоватое размытое пятно солнца, диффундирующее сквозь белесую муть.
А ведь и вправду могут прилететь.
– Я спрашиваю: на том берегу никого не было?
– А кого вам надо? – ответил я не очень любезно.
Она поежилась, передернулась и подняла воротник куртки.
– Да так... Сыро, блин. Скучно...
У меня мелькнуло подозрение, что в качестве следующего объекта развлечения она волей-неволей выбрала меня. На безрыбье.
Нет уж. Очень тронут, но лучше не надо. Не хочу.
– Спасибо за кашу, – сказал я. – Вкусная.
– Дерьмо, – безжалостно оценила Инночка свою стряпню. – А вы чего в дом не идете? Беспонтово тут...
– А если о нас вспомнят? – не очень уверенно предположил я. – Начнут кричать – мы в доме не услышим.
– А-а... – сказала Инночка. – Тогда я тут поторчу, все равно делать нечего.
– Понял, – сказал я. – Пост сдал.
– Пост приняла.
Феликс сделал мне выговор за незаправленную постель. По-моему, в ортопеде просыпался армейский прапорщик или, на худой конец, старший сержант. Хотя, если подумать, у заведующего больничным отделением очень похожая должность. Наверное, он расслабился только на санаторном лечении, а теперь вновь почуял привычную струю.
Огрызаться я не стал, но и постель не заправил: на моей кровати, кое-как прикрытой смятым покрывалом, сидел Матвеич и потрошил щуку над журнальным столиком. Покрывало, столик и мокрый ковер вокруг него были засыпаны чешуей. Остальные робинзоны чинно и мирно, как в былые времена, занимали вторую кровать, диван и кресло. Потрескивал огонь в камине. В дымоходе подвывало. Телевизор тоже работал – местный канал крутил старый добрый фильм «Кин-Дза-Дза», и зрители, даром что за стенкой сидел труп, демонстрировали нормальную реакцию: прыскали, хмыкали и хихикали. Кроме Викентия, беспрестанно говорящего «ку» и заливисто хохочущего, да еще необъятного Лени, который булькал, клокотал и почему-то делал вид, что не может запомнить слово «эцилоп», – у него получалось то «оцелот», то «эйн циклоп», а когда он выдал на-гора и вовсе диковинный вариант – «яйцежлоб», – я не выдержал и с каменным лицом поднялся наверх.
