Юлий Буркин - Цветы на нашем пепле. Звездный табор, серебряный клинок
Не было темы, на которую он не мог бы поддержать разговор. Но времени на это у него было мало: часы напролет он молча просиживал возле Дента и Лабастьера. Тревога за него, гордость и нежность переполняли душу Ливьен, но у нее не было возможности излить их на сына: его временем распоряжался увядающий думатель.
В результате все эти чувства она обрушила на того, кто один из всех мог разделить их и понять ее. После всех пережитых вместе трудностей, после стольких гибельных дней и ночей, да к тому же еще и после столь длительного воздержания, Ливьен и Рамбай словно взорвались любовью.
Медленно увядал Лабастьер. Бесконечно страдала Сейна. Первый постигал мудрость мертвого мира… А они, не в силах противостоять нахлынувшему чувству, уединясь, занимались любовью. И говорили, говорили, словно пытаясь перетечь друг в друга душами, преодолевая отчуждение, почему-то охватившее их с момента рождения Первого…
Они говорили о своих чувствах, рассказывали друг другу эпизоды из детства, спорили о том, какое дать имя сыну, ведь Первый — просто порядковый номер гусеницы… Собственно, сделать это было пора уже давно, но до сих пор не находилось времени.
Это странное счастье было неуместно, оно было бестактно по отношению к остальным… Но они ничего не могли с собой поделать…
Почему-то Ливьен уверилась вдруг в том, что зачнет тут своего Второго.
…Солнце катилось к закату, превращаясь в зрелую, готовую упасть со стебля ягоду. Тишина, к которой Ливьен так и не сумела привыкнуть, будоражила нервы и обостряла ощущения.
Рамбай, привлекая к себе внимание, коснулся рукой ее волос. Ливьен повернулась на бок и улыбнулась ему.
— Ты ведь не вернешься в Город? — полуутвердительно спросил он, впервые коснувшись темы, негласно возведенной ими в разряд запретных.
— Не знаю… — Она действительно не знала, что они будут делать дальше. Они выполнили свою миссию. Но она была уверена, что это не отвратит от них гнева Совета за нарушенные запреты, стоит им только появиться в Городе. С другой стороны, где еще она сможет жить?.. Она с беспокойством ощутила в себе острую тоску по дому… Вернется ли она в город? Она нашла правильный ответ. — Без тебя — нет.
— В Городе нас убьют, — покачал Рамбай головой, продолжая гладить ее волосы.
— Да… Но Первый… Он не рожден быть дикарем.
— Лучше быть дикарем, чем мертвым. Рамбай — дикарь. Разве лучше, если бы я был мертвым?
— Глупый, — она сняла со своей головы его руку и, поднеся ее к губам, стала тихонько покусывать кончики его пальцев.
— Глупый, — согласился Рамбай. — Рамбай такой глупый, что не понимает, куда мы полетим дальше.
— Тогда я — тоже глупая.
— Может, знает думатель? — внезапно придя в возбуждение, спросил Рамбай и сел. — Может быть, на земле есть и другие Города, куда мы могли бы лететь без страха?
Ливьен не хотелось разочаровывать его. Но она-то знала точно: планета покрыта водой. Огромный, безбрежный и угрюмый океан. И маленький-маленький клочок суши в нем.
Она хотела было рассказать ему о своем пророческом видении, но ее отвлек какой-то шорох.
Она обернулась. На фоне догорающего солнца к ним приближалась фигура Сейны. Ни разу до сих пор никто не нарушал их уединения, и у Ливьен защемило сердце. Она сразу догадалась о причине, которая заставила Сейну искать их.
Сейна подошла к ним и села рядом. Влюбленная пара не смела нарушить тишину. Наконец это сделала Сейна.
— Я хочу попросить тебя об одной вещи, Ливьен.
— Я слушаю.
— Твой сын стал настоящим самцом, и я прошу дать мне право подарить ему имя.
— Как ты хочешь назвать его?
Сейна помолчала, словно что-то застряло у нее в горле. Но пересилив себя, твердо произнесла:
— Лабастьер. Пусть это имя произносят вслух.
Ливьен и Рамбай коротко переглянулись.
— Моего сына зовут Лабастьер, — кивнула Ливьен и крепко сжала в руке холодную сухую ладонь Сейны. — Отныне мы с тобой — две матери одного сына.
А Рамбай добавил:
— Когда жрец племени ураний передает свое имя сыну, он добавляет к нему цифру — Вайла Третий, Вайла Четвертый… — (Ливьен вспомнила, что именно так — Вайла — звали девушку, которую Рамбай любил когда-то…) — Так пусть же нашего сына зовут Лабастьер Первый.
«Что ж, — подумала Ливьен, — это не лишено смысла. Правда, в Городе маака такой традиции нет. Но разве мы живем по законам Города?»
Думателя похоронили на рассвете. Молчали. Сейна стояла у края вырытой Рамбаем могилы с полными тоски, но сухими глазами. Не плакали и Ливьен, и Рамбай.
Но плакал Дент-Байан, сидя на краю ямы и свесив туда ноги. Безразличный ко всему, беспощадный, хладнокровный махаон. Зрелище это было нереальным, а потому — страшным.
Первый, точнее, теперь — Лабастьер Первый, подойдя к краю могилы и опустившись на колени, бросил вниз то, что Ливьен привыкла называть про себя «Перстнем Хелоу». Затем заговорил. Голос его был тих:
— Два подарка тебе, Учитель, от тех, чьи мысли ты освободил от плена небытия. Вот второй.
Кто скажет теперь, что жил ты на свете?Врывается боль в полумрак озаренный.Два голоса слышу — время и ветер.Заря без тебя разукрасит склоны.
Бред пепельно-серых цветов на рассвететвой панцирь наполнит таинственным звоном.О, светлая боль и незримые сети!Небытие и луны корона!
Корона луны! И своей рукоюя брошу цветок твой в весенние воды,и вдаль унесется он вместе с рекою.
Тебя поглотили холодные своды;и память о мире с его суетоюсотрут, о Учитель, бессчетные годы.
Никогда раньше Ливьен не слышала этих странных строк. Когда обряд погребения был завершен, Ливьен спросила сына (впервые она обращалась к нему с вопросом):
— То, что ты прочел — из поэзии махаонов? Я знаю «Книгу стабильности», но таких слов — не помню.
— Это из поэзии бескрылых, мама. Тот, кто это написал, жил за миллион лет до того, как погиб их мир. Его звали почти как бабочку — Федерико из семьи Лорка. Он жил мало, его убили другие бескрылые. За то, что по-своему он все же был крылат…
Именно в этот миг, внезапно, Ливьен с полной отчетливостью осознала, что НИКОГДА не научится понимать Лабастьера Первого в той мере, в какой матери хочется понимать сына. Он был ДРУГОЙ. Юный, но отягощенный мудростью веков.
А еще несколько минут спустя она получила тому новое подтверждение. Когда все собрались возле костра, Лабастьер Первый, появившийся на свет меньше месяца назад, поднялся и сказал:
— Сегодня вылетаем в Город. Я знаю, как избегнуть смерти, которой вы так страшитесь. Я знаю, как заставить слушаться нас. Мы будем править Городом, а затем и всем миром бабочек. Я знаю, как прекратить войны между видами, как сделать жизнь каждой бабочки изобильной, счастливой и насыщенной. Я знаю, как достичь других планет и как строить города под водой. Я знаю ВСЁ, отец, — он ладонью остановил Рамбая, который только приоткрыл рот, чтобы что-то сказать. — И вы поможете мне.
И никто не посмел ему перечить, даже строптивый Рамбай. Он лишь спросил:
— Если мы пойдем путем мертвых, не умрем ли мы сами?
— Нет, отец, — спокойно ответил Лабастьер Первый. — Мы не пойдем их путем. Мы лишь воспользуемся их знаниями. Мы другие, и у нас есть их пример.
«Другие? Разве бабочки не убивают друг друга? — подумала Ливьен, но тут же одернула себя: — Он ЗНАЕТ, что нужно делать дальше. А я — не знаю. Стоит ли предаваться сомнениям? Нет. Я должна просто поверить». Она взглянула на сына с восхищением и страхом. Лабастьер Первый. Чем не имя для императора?
Но поверят ли ему остальные? Она всмотрелась в лица спутников. Глаза их были устремлены на ее сына. Во взглядах Сейны и Дент-Байана читалось суеверное обожание. Во взгляде Рамбая — честолюбивая гордость.
Refren
Возрождение человечества в его первозданном виде было возможно.
В пятом столетии правления императора Лабастьера Первого произошло событие, которое заставило его призадуматься. В солнечную систему, а точнее — прямо к Земле, вернулся первый и единственный межзвездный корабль бескрылых.
Где провел он эти миллионы лет? Как случилось, что не все его бортовые системы вышли из строя? Или эти посланники древности двигались со сверхсветовой скоростью, и, в то время как на Земле минули миллионы лет, на борту звездолета прошел сравнительно небольшой срок? Никто, кроме его обитателей — двухсот находящихся в анабиозе особей — не мог бы дать ответ на эти вопросы.
Но биосистемы звездолета не вывели астронавтов из анабиоза, это можно было сделать, лишь вмешавшись извне…
ОН был по-своему любопытен. Любопытен, но нетороплив. И ОН в течение нескольких лет всерьез раздумывал над тем, не разбудить ли астронавтов…
