Дмитрий Щербинин - Пробуждение

И он все глядел и глядел на эту первую ступень, и чувствовал, что ТО, проникшее в их подъезд, теперь приближается, ему даже казалось, что он слышит шаги. Да, да - сначала ему только казалось, ну а потом уж он уверился, отчетливо слышал каждый из них. И он знал, что не ноги, а нечто чему нет названия, что ужасает нас в глубинах снов издавало эти размеренные, все приближающиеся звуки. "Может, я, все-таки, сплю?" - он отбросил эту мысль, и одно осознал точно, и потом уж, как ни старался не мог выбросить из головы: "Это мое нынешнее состоянии так же далеко от сна, как и от жизни" потом он уже ни о чем не мог думать, все потонуло в порывах ужаса.

Ведь где-то там, наверху лестницы, между пролетами, было окно на улицу, и вот, с той стороны, должно быть из окна, начало выливаться ядовито-белесое сияние, в чем-то сродни электрическому, но в то же время и живое, пульсирующее. И Алеша уже знал, что именно из этого сияния и появится Это. Да - теперь он точно мог определить направленность этих неумолимых как рок шагов - они надвигались именно оттуда, с верхнего этажа. Был в нем порыв повернутся к двери, нажать на звонок, но тут настолько отчетливо представил он, что, как только повернется, так и окажется прямо за его спиной ЭТО, что он поверил, что именно так, все и будет. Теперь он не смел повернутся, вообще не смел пошевелится, только все смотрел в это белесое сияние - вот проступила в нем какая-то тень. Нет - этого невозможно было выдерживать, и он, не помня себя, стремительно развернулся к двери и... кнопка звонка оказалась на недостижимой высоте, нечего даже и думать было дотянуться до нее. И тогда он стал барабанить в эту черную дверь, и кричать, и кричать из всех сил. При этом он уже знал, что дверь стала непреодолимой преградой, что это рок его. Ему жутко было от своего крика, потому что он ничего за этим криком не слышал, и жутко было этот крик прекратить, потому что он знал, что ЭТО уже за спиной, и, как только он прекратит кричать, поглотит его. Но в легких не было больше воздуха - он прекратил кричать - обернулся. От напряжения болезненно сжалось сердце, но, оказывается, позади еще никого не было, а шаги все звучали - весь дом содрогался от этих неумолимых шагов.

И тогда он решил, что нельзя так дальше оставаться в неведении, надо предпринять хоть что-то - попытаться проскользнуть вниз по лестнице. И он сделал несколько шагов, и выглянул из-за угла бетонной стенки: там, в верхней части лестничного пролета все потонуло в причудливом переплетении яркого белого цвета и мрачных теней, все это мерцало, и Алеша уже не мог оторваться. Вот появилась тень - там, на стене, отражалось и тело, и голова, но голова была какая-то невероятно большая, настолько большая, что она и не могла отразится, и всего дома, и всего мира не хватило бы, чтобы отразить эту громаду, и все же, как это было не противоречиво - все-таки она отражалась, и от этой жути невозможно было оторваться, она поглощала сознание. Вот отражение стало приближаться, и Алеша понял, что стоит уже на верхних ступенях этого пролета, что ЭТО уже прямо за его спиною.

И он сделал еще один, последний рывок - он знал, что уже поздно, но, все-таки, рванулся, он завопил: "МАМА СПАСИ!!!" - и, одновременно почувствовал, как темный, сияющий этим белесым светом ужас поглощает его, и как нежные материнские ладони гладят его по голове, слышал уже ее нежный, плачущий, зовущий шепот.

* * *

И, когда очнулся Алеша, то прежде всего захотелось ему сказать, что так он и знал с самого начала, что - это только видение. Но тут же понял, что просто переметнулся из одного кошмара в другой. Он чувствовал, что лежит на своей кровати - на той самой кровати, на которой виделся ему тот долгий-долгий таинственный сон, и в комнате темно, и дом весь дребезжит и стонет, и что-то рокочет и блещет на улице. Но что там, за окном, не было видно, так как прямо над Алешей склонилась расплывчатая тень его матери - от нее, на его лицо падали слезы, и они казались такими же холодными как осенний дождь.

- Что же ты меня так напугал, Алешечка... - усталым, очень испуганным голосом шептала мать. - Я же в больницу звонила, так никто же не подходит. Никогда такого не было...

- Так и не знаешь ты, что это такое происходит, да, мама?

- Ничего-ничего не знаю, сыночек, а на улицу то и выглядывать страшно...

И тут Алеша вспомнил про своего отца. Никогда прежде воспоминания о нем не приходили к нему как-то так, специально. Всегда он был занят какими-то иными мыслями, и почти с ним не общался. И вот поднялась боль - Алеша просто вспомнил, что отец его уже мертв. Умер, и его похороны были еще более горькими, чем похороны матери. О, Алеша хорошо это помнил - он тогда осознал как многое сделал для него этот человек, как преданно любил, а он, неблагодарный, никогда ни одним словом не отблагодарил его, попросту его не замечал. И он хотел сделать что-то прекрасное для него, он жизнью своей ради него готов был пожертвовать, но мог только лить слезы. И вот теперь эта потеря всплыла так, будто только что произошла, будто и не была размыта годами, и от этой боли он заскрежетал зубами, и новые слезы устремились по его щекам:

- Папа, папочка... ты умер... вернись пожалуйста, папочка...

Мама вскрикнула с болью, отшатнулась как от сильного удара, но тут же вновь оказалась перед ним, и крепко-крепко, до боли даже, обняла за плечи, взмолилась:

- Что ты говоришь такое?! Алешечка, да разве же можно так говорить!.. Ведь мне же и самой страшно за него. Уехал ведь он сегодня с утра на работу, ведь я же с самого утра недоброе предчувствовала... Алешечка, ну зачем же ты так говоришь... Нельзя так дальше... Нельзя... Вот сейчас ему на работу позвоню, узнаю все...

И она оставила Алешу, и бросилась к телефону, трубку которого все еще издавала короткие гудки на полу. Несколько раз она пыталась набрать номер, однако, каждый раз от волнения сбивалась, нажимала рычажок, начинала заново. Ну а Алеша, все боясь взглянуть в окно, но глядя на изогнутое на коленях одеяло, усиленно вспоминал. Странно - еще мгновенье назад, он был уверен, что отец его умер, что эта уже невосполнимая потеря, а теперь он уже сомневался. Теперь вспоминалось ему, что в том долгом-долгом сне было недолгое пробуждение - там, во сне, ему сделалось очень-очень плохо, и он со стоном проснулся здесь, эта комната была наполнена робким утренним светом, и как только он открыл глаза, то в комнату бесшумно вошел отец, и встал в профиль к нему, возле окна, он застегивал часы на запястье, и одними губами напевал какую-то песню. Алеше было хорошо, тепло - он испытал тогда очень большое счастье от того, что вот, за несколько мгновений до этого он был уверен, в его смерти, а он стоял перед ним, и такой прекрасный, такой понятный для него, что так и хотелось бросится к нему на шею, и зашептать самые-самые нежные слова, какие он только знал. Отец посмотрел на него, и так хорошо Алеше от этого взгляда стало, что он закрыл глаза и вновь погрузился в тот долгий-долгий сон...