Велко Милоев - Докуда доходит взгляд

И вот снова он стоял на пороге своего дома утром и нерешительно наблюдал за потоком. Грохот улицы как будто постепенно вытеснил весь воздух и проник к нему в легкие, в кровь, в каждую клетку, задушая. В последнее время он все хуже переносил шум и толчею.

Не шлем ли был тому причиной? Может быть, он ухудшал его сопротивляемость. Совесть или нервы? Это была фраза из старого фильма. Вдруг ему пришли в голову слова: "У меня нет совести, у меня есть нервы".

Нет, нужно думать и принять какое-то решение.

Его поведение поняли превратно. Какой-то парень выскочил из потока и встал вплотную за ним. Острый угол кассеты уперся Николаю в живот, но парень смотрел невинными глазами.

- ЛСД, - прошептал он. - Запись "на живую". Жуть! Ты ведь еще не пробовал? Вот, попробуй! Это безвредно и нет привыкания.

Николай Фауст схватил его обеими руками за хилые плечи и отодвинул от себя, насколько позволяло пространство.

- Есть привыкание, есть, парень.

Совесть или нервы? Нужно подумать, а для этого нужна тишина - шум мешает. Он включил свою кассету с записью тишины, надел шлем и затерялся в потоке.

Жаль пропускать время, когда он мог бы быть с Ани.

Ани не любила разговоров и подолгу молчала. На целой кассете было записано молчание. Молчание Ани с Николаем Фаустом. Но это была не его идея: в какойто книге он нашел рассказ о радиожурналисте, который коллекционировал молчание, вырезая паузы из магнитофонных лент. И раз эта проблема так стара, значит, она еще долго просуществует. Почему Николай Фауст считает, что его растроенные нервы предвещают конец света? Он должен узнать, то есть решить, что же будет там, за холмом.

Внезапно его пронзила острая боль. После первого удара в живот кто-то сильно встряхнул его и ударил еще раз - по лицу.

- Что ты толкаешься? Знаешь, как ты толкнул меня? Почему не смотришь? Гад!

Какой-то взбесившийся человек стоял перед ним, крича это или что-то подобное, если судить по движению губ. Николай Фауст был абсолютно уверен, что не толкал его, но тот не знал, что он бодрствует, что совершенный пешеход Николай Фауст смотрел своими глазами, будучи в шлеме. Просто тот, убежденный в его беспомощности, выбрал жертву для излияния своего гнева.

Николай Фауст одной рукой заслонил лицо от кулаков, а другой снял шлем:

- Повторите, пожалуйста. Я не слышал вас.

Человек на миг онемел от удивления, но тотчас же опять принялся ругать его:

- Ах, ты гад в шлеме! Взрослый гад в шлеме! Это все из-за вас! Все-все! И ненормальные дети в мерзких шлемах и все остальное! Смотрите на него! Ты где? На Марсе? Или на Луне? Или в постели? Толкаются по улицам... Топчут...

Николай Фауст огляделся. Несмотря на сильную толчею, несколько человек остановилось, едва сдерживая напор толпы. Они молчали, глядя на него осуждающе. У них не было шлемов.

Разумеется, потому что те, что в шлемах, проходили мимо, ничего не замечая.

- У вас есть дети? - спросил Николай Фауст.

Тот перестал махать руками, затих и прохрипел: -Да.

- Тогда заберите у них шлемы и никогда не пускайте на улицу.

Людской круг разорвался под силой натиска и Николай Фауст в освободившееся место.

Нужно думать. На чем он остановился? Холм Ани - что же там, за ним? Что же касается проблемы с детьми, то она выглядит неразрешимой, по крайней мере для него. Понравится ли Ани его кассета с записью молчания? Уместна ли эта идея? Когда тебе предлагают бесконечные миры, разве молчание может быть ответом? Но слова тоже не ответ. Если он хочет понять, и хочет, чтобы поняли его, нужно попытаться хотя бы овладеть их языком.

На этом месте, где дома отступали и улица становилась немного шире, толпа всегда топталась в замешательстве. Впереди был тот кружок. Николай Фауст двинулся между двух потоков и легко добрался до молодых людей в шлемах, стоящих на тротуаре на коленях. Он просто перешагнул через них и вошел в круг.

Конечно, никто не обратил внимания, когда он выключил громогласное радио, возле которого валялись десятки кассет. Он принялся их рассматривать. На этикетках были странные надписи: "Фламинго", "Горгона", "Юпитер 7", "Тамбукту", "Вероника", "Восьмерка", "Нелли Б", "Червяк"... Пока он колебался, один из группы пришел в движение, его зрачки расширились и мутный взгляд остановился на Николае Фаусте. Не снимая шлема, парень ловко вынул из него кассету и протянул ему, а потом потянулся за другой.

Он догадался, что не следует смотреть на надпись.

От него никто не ждал никаких слов. Он только надел шлем, включил запись и присел на тротуар.

...Он лежал в оковах на дне океана. Его тело было покрыто сплошь какими-то маленькими золотыми светлячками, приплывшими издалека и приклеившимися к его голой коже. Высоко над водой на черном небосклоне пульсировали галактики, кружась вокруг Земли. К нему подползал большой красный рак. Это была самка, она разрезала клешнями его оковы и поцеловала настоящими человеческими губами.

Он встал на ноги, посмотрел на свою руку - она излучала сияние. Одним взмахом разрубил океан на две половины, взметнувшиеся до самого неба, и тогда начал карабкаться по мягкой водяной стене. Его пальцы легко проникали в нее, но находили опору. Наверх, наверх.

И только на берегу он понял, как огромен. Ему пришлось встать на колени, но все равно его плечи упирались в космос. Весь мир был пеплом. В его руке появилась тряпка и он старательно вытер пепел.

Потом ему захотелось дождя, который тут же полил, и под водяными струями появлялись дома, люди, города...

...Вот он на какой-то стройке. Под крышей, подпираемой бетонными колоннами, пусто. В глубокой яме жалобно скулил упавший туда щенок. Он желал помочь щенку, но вокруг ходила его мать, рыча и глядя злыми волчьими глазами...

...Оранжевый осенний лес. Его самого не было, он не ощущал собственного присутствия, но смотрел на лес сверху, через верхушки деревьев. Среди оранжевых веток, по облетевшей оранжевой листве шел белый конь. Цок-цок-цок...

Николай Фауст открыл глаза. В синеватом освещении уличной лампы над его головой искрился туман.

Холодные капли пересекали купол света и падали ему на лицо и руки. Он встал, превозмогая боль в одеревеневших костях и мускулах и бессознательно шагнул в темноту. Дождь стал невидимым, но продолжал идти и во тьме. Его испугала мысль, до чего он беспомощен во мраке, заставив тут же сдернуть с себя шлем. Он прислушался, но вокруг и на самом деле не было никого. Надо скорее спрятаться от дождя и холода.

У следующей уличной лампы он обнаружил вход в метро и пошел вниз, осторожно держась за поручни.

Поручни казались ему гениальным изобретением. Это такое удобство для людей. И лампы тоже. И само метро. Было светло, дождь не шел. Он даже обрадовался грохоту приближающегося вагона, который отвезет его домой.