Владимир Колин - Лнага

Я смотрел на развалины из-под величественной арки входа и слушал, как на фоне трагической мелодии саксофона эхо голоса Джима летучей мышью перепархивает от стены к стене.

- Нгала... ала... ала...

Внезапно я перестал слышать саксофон. Но зато теперь я видел взрывы цвета, фантастические пятна, вспыхивающие в небе, на глиняных стенах всюду, куда я бросал взгляд. Эти пятна разрывались, словно фейерверки, и распадались на клубки, на потоки цветов, сплетавшиеся между собой, как в любимой игре нашего детства, когда мы наносили на страницы альбомов разные краски, складывали листы, а потом, разлепив, любовались той смесью оттенков, которая возникала на влажной бумаге.

- Джим! - крикнул я. - Джим!

Взрывы цвета стали такими невыносимыми, их искристое сияние достигло такой интенсивности, что я закрыл глаза, ослепленный.

- Послушай, не ори ты так, - сказал Джим, и.

передо мной переливающейся радугой сразу же стали разворачиваться шелковые реки.

- Я вижу звуки! - пробормотал я, следя за мягкими переходами оттенков.

То были непередаваемо тонкие переливы - зеленый, голубой с перламутровым отблеском, и среди них медлительно разворачивала свой струящийся треугольник трехлепестковая роза. От этого взрыва красоты у меня захватило дыхание. Цветные полотнища трепетали как крылья, сливаясь в более плотную, покрытую мелкой рябью поверхность, и какая-то внутренняя сила изгибала их, плавила, словно они были восковыми, заставляла скользить и колебаться длинными, мерными, неповторимо изящными волнами. В ослепительном свете возникали и вновь растворялись пляшущие неустойчивые завитки. Они вздымались гармоничной дымкой, неуловимой гаммой цветов, пиршеством форм и оттенков, порождая бесконечные калейдоскопические узоры, лишенные смысла, но завораживающие. Я чувствовал себя так, словно меня перенесли в какой-то несказанный рай, где царит прозрачная воздушность.

Все, что могло бы представиться грубым, как бы утончалось, проходя через феерический прокатный стан невесомости и текучести. Освобожденный от тяжести костей и мышц, я растворялся в нереальном просторе.

- Нгала здесь! Нгала ждать вас!

Сначала вращающиеся круги, потом плавный хоровод объемов и цветов.

- Я рад видеть тебя, Нгала.

Голос Джима породил могучие артезианские фонтаны. С мучительным напряжением, подхлестывая непослушное тело всей силой воли, я заставил себя устремить глаза на возникшую перед нами статую из черного дерева, посеребренную луной. Лицо Нгалы было сероватым, какими всегда бывают лица чернокожих, когда они бледнеют от сильного волнения. Он открыл рот, но его губы так дрожали, что он не смог произнести ни слова, а глаза раскрылись так сильно, что белки, казалось, заслонили щеки и достигли бровей.

- Лнага, - выдохнул он наконец, отступая на шаг. - Лнага...

Я с удивлением повернулся к Джиму. Впервые с той минуты, как мы вышли к стене, окружавшей мертвый мир развалин, с той минуты, как луна залила нас своим кровавым светом, я посмотрел на его лицо. Потрясение было таким сильным, что у меня перехватило дыхание. Серые глаза Джима пылали тем же фиолетовым огнем, что и найденный нами гриб. Даже белки стали фиолетовыми. Золотые искры плясали в их фиолетовых глубинах, точно крошечные существа, наделенные странной самостоятельной жизнью. Вероятно, на моем лице отразилась идиотская растерянность, потому что Джим быстро шепнул мне:

- Не будь дураком, Верной! Глаза тех, кто съел лнагу, тоже становятся лнагой. Иначе как же Нгала об этом догадался бы?

Цветные полотнища продолжали колыхаться, их пластичные сочетания складывались во все новые и новые композиции, которые заставили бы побледнеть от зависти любого художника-абстракциониста.

- А мои? - спросил я и сам не узнал своего сдавленного голоса.

- Представь себе, и твои глаза тоже, Нгала смотрел на нас с суеверным почтением, не осмеливаясь подойти.

- Человек лнага могуч... Человек лнага - не человек... - бормотал он.

Я заметил, что мало-помалу звуки перестают вызывать прежнее волшебство красок. Теперь цвета казались мне более бледными, более прозрачными, и я подумал, не начинает ли действие яда слабеть, но тут же вспомнил, что звуки, преображающиеся в цвета, лишь сменили цвета, преображающиеся в звуки.

- Ну, и какие же еще сюрпризы заготовила нам лнага? - спросил я с глупой развязностью.

- Не будь таким легкомысленным, Верной.

Джим проглотил этот яд раньше меня, и вполне естественно, что каждое изменение его действия он ощущал тоже раньше. Вот почему его тон встревожил меня. Я стал вслушиваться в свои ощущения еще более внимательно.

- Люди лнага... - бормотал Нгала. - И луна... полная луна...

Но его слова уже не порождали хоровода красок.

Одни лишь глинобитные стены вздымались передо мной, залитые светом луны, и только теперь, когда пляска фантастических форм перестала отвлекать мое внимание, я почувствовал их странную, необычную красоту. Передо мной была крепость - нечто вроде города, окруженного стенами. Мы прошли через вход, похожий на древнюю триумфальную арку, и теперь шагали между высокими глинобитными домами, уставившими на нас зияющие окна. Кровли их провалились, и там, где они некогда опирались на стены, глина была выщерблена и как бы изъедена невидимой проказой времени. Дожди оставили свой след на красноватой массе, покрыв ее поверхность желобками, унеся деревянные и терракотовые украшения. Но одна желтая маска, вделанная в фасад, еще держалась там, куда ее поместили руки, ныне уже давно обратившиеся в прах. Все здания напоминали усеченные конусы, они были похожи на сборище вавилонских башен, перенесенных сюда с библейских равнин, а мы - на трех путников, заблудившихся среди лунных просторов.

- Мы должны попробовать, Нгала, - сказал Джим.

Чернокожий немного пришел в себя. Это был крепкий парень - такого мой дед Стюарт купил бы с закрытыми глазами. То есть я хочу сказать, что он лучше всех сумел бы оценить великолепную мускулатуру и могучие плечи Нгалы. Но конечно, теперь все изменилось, да и мы были не у себя в Джорджии, а в таинственных глубинах Африки, в стране Нгалы, мечтавшего изучать ее историю. Собственно, именно поэтому он и пришел в наш лагерь и предложил помогать нам во всех наших изысканиях. Я-то был почти совершенно уверен, что он принадлежит к одной из тайных негритянских организаций: они просто кишели в этих местах и все боролись за независимость. Я хорошо знал черных, я жил среди них, и у меня была интуиция - может быть, наследственная, - которая помогала мне угадывать, что творится в их сердцах.

Спокойное достоинство Нгалы могло объясняться лишь религиозной фанатичностью или недавно полученными знаниями о том, чего стоит человеческая власть.