Алексей Корепанов - Охотники неземные

Тихий голос. Словно старался напомнить что-то, пробудить, растормошить... Давнее, забытое, запертое в подземелье одинокой башни...

Я сказал: "Это только мечтанья, нам не страшен мерцающий свет, свет хрустальный, трепещущий свет. Он Пророчеством в небе сияет, Красота и Надежда нас ждут. Так уверуем в эти мерцанья, нас они не напрасно ведут. Можно верить алмазов сверканью, за собой не напрасно зовут эти тихого неба мерцанья..."

Целовал, успокоил Психею, превозмог ее дрожь и печаль, все сомненья ее и печаль. Так дошли мы до края аллеи, погруженные в таинство дум, молчаливо застыли у склепа, у дверей легендарного склепа... "Что за надпись, - спросил я, бледнея, - на дверях легендарного склепа?" Отвечала душа: "Юлалум. В этом склепе лежит Юлалум..."

Сердце кануло в серые воды, превратилось в засохшие листья, превратилось в увядшие листья... Я воскликнул: "В далекие годы, в ночь октябрьскую мрачного года приходил, приходил я сюда! Груз ужасный принес я сюда в ночь октябрьскую мрачного года, обливаясь слезами бессилья... Что за демон привел нас сюда, к ней, потерянной? К этой могиле..." Я узнал это озеро Обер, это тусклое озеро Обер на туманных пространствах Уира. Я узнал это озеро Обер, где в чащобах селились вампиры!

И сказали мы вместе: "Быть может, это духи чащобы Уира, милосердные духи-вампиры знали, ЧТО нас гнетет и тревожит, и поэтому путь преграждали, и поэтому долго скрывали путь к могиле в чащобах Уира?.."

Плескалось, плескалось, шелестело...

Нет, хватит! Хватит. Как это там - довлеет дневи злоба его? Одна забота - надо работать. Плюнуть на эту сырую мразь, зашторить окно - и за стол. Делать дело. Нет... Сначала выйти, выйти хотя бы на полчаса, пусть даже в эту серую мерзость, но - выйти, попытаться вдохнуть хоть немного воздуха. Слежка? К черту мнительность! Умер... Да, умер, ну так что ж? Ежедневно в городе, по статистике, умирают четыре человека. Смерть ходит по кварталам, караулит на перекрестках, заглядывает в окна и бесстрастно отсчитывает... Где гарантия, что завтра не попадешь в число этих четырех? Даже если уедешь в Самарру. Хватит - одеться и выйти. А потом - за дело.

*

Дверь подъезда глухо захлопнулась за спиной. Он спустился по ступеням, покрытым грязью, и побрел сквозь бурую жижу, расползшуюся по асфальту. Что-то влажное сочилось, выдавливалось из туманного воздуха, оседало на лице, забивалось в легкие, вызывая кашель.

Каждому - свое... Да, каждому - свое. Одни отражают жизнь в словах, другие - в звуках, третьи - в красках... Очень многие никак не отражают, и сами только отражаются в жизни. А потом приходит вечер - и отражения гаснут. Или брошенный кем-то (кем?) камень разбивает зеркало, и рассыпается оно с пронзительным звоном тысячью бесполезных осколков. А есть такие, кто отражает жизнь с помощью фактов. И ничуть не хуже они тех - приверженцев слов, звуков и красок, а может быть... И он, Кузьмин... Каждому свое...

Он вспомнил - и оглянулся. Ему показалось, что в тумане качнулась за угол неясная тень, торопливо качнулась, поспешно, словно не желала выдать свое присутствие и свое к нему, Кузьмину, отношение. Поежился.

Следили... Должны - забрать. Все-то с усмешечкой говорил, а ведь и забрали. Да только - куда? Десять минут ходьбы, два квартала отсюда... И все.

Громоздились, нависали здания, неопрятные, грязно-серые, в оспинах окон, в волдырях балконов. И грязь, грязь, грязь, Господи, сколько же грязи в этом городе, а ведь была же землей, полем ведь была, и что же это?..

И не знал еще, что идет - туда, не замечал, что идет по грязи туда, где холмик уже просевший, где черные мокрые ленты с расползшимися надписями, где скелеты деревьев изломанными тенями в тумане, и жестко шуршат, шуршат полинявшие искусственные цветы. Где все так, словно...

Повернул за угол - одинокая фигура в стылой сырости, - о чем-то думал, руки в карманах, шарф слипся от влаги, ботинки в грязи - и по обочине, обходя лужи. Думал о чем-то, не замечал серой тени, что сопровождала терпеливо, выжидая...

Вдоль улицы забор до самого поворота, за забором что-то крупноблочное, недостроенное, впереди - необъятная выбоина с коричневой водой. Пошел в обход, по дороге, не поднимая головы, съежившись от сырости, забыв, что... За спиной - гул мотора, впереди, от поворота, - тоже. Надвинулся гул, обрушился, гудки, визг тормозов... Словно взорвалась белесая муть. Поднял голову, рванулся вправо... назад... Переплелось, сцепилось, покатилось клубком, подмяло, потащило с железным грохотом и лязгом. Металлом оборотился туман, навис, ударил по затылку.

И - исчезла серая тень.

Каждо...

Вздыбилось - и опало.

*

И было - жесткое жужжание, словно металась, металась в ночи туча рассвирепевших ос... И мчались, мчались - мимо, мимо, мимо... - черные стенки колодца, гладкие ледяные стенки колодца, и льдом была тьма, и лед был тьмой. Вниз, вниз, вни-и-и... Резкий звон. Со звоном раскалывался лед, звенела, рушась, ледяная тьма. Вверх, выше, выше... Мчались стенки колодца, свет, бледный свет в вышине...

Он оглянулся - и увидел мокрую дорогу, увидел пятна лиц в окнах домов, грузовик поперек дороги и заляпанные грязью рыжие "Жигули", уткнувшиеся в покосившийся от ветров забор. Из-за поворота выползла желтая гусеница автобуса, выползла и застыла - и посыпались, посыпались люди, побежали к тому, что лежало на мокром холодном асфальте у выбоины с коричневой водой. Шарф размотался, ботинки заляпаны грязью... Лицо...

Он повернулся к бледному свету - свет разрастался, стихало жужжание, и черные стенки замедляли бег, раздвигались и светлели, светлели...

И наступила - тишина.

"Вот так. Я хотел с тобой встретиться".

Да, это был Художник, он сразу понял, что это Художник. Ровный свет лился со всех сторон, заливая пустоту, какую-то тесную пустоту... Нигде ничего... Никого... И нет ни Художника, ни...

"Это и есть вечность?" - хотел спросить он, только подумал, но Художник уже отозвался и чувствовалось, что улыбается.

"Нет, это не вечность. Хотя помнишь, у Достоевского? Нам все представляется вечность, как что-то огромное, а вместо этого вдруг будет там одна комнатушка, вроде бани деревенской, копоть и пауки по всем углам вот и вся вечность".

Художник смеялся, но не было Художника, ничего не было. Только ровный свет в пустоте.

"Это не вечность, - продолжал Художник. - Это просто предбанник, если по Достоевскому. Я попросил... Хотел с тобой встретиться".

"Ты умер? И я?.."

И почувствовал, что Художник опять улыбается. Странно, но он чувствовал Художника, хотя не было вокруг никого и ничего, кроме ровного, совсем не слепящего света.

"Теперь вспомним Чехова. Что значит - умереть? Может быть, у человека сто чувств и со смертью исчезают всего лишь пять нам известных, а остальные остаются".