Алексей Корепанов - Охотники неземные

Пестрые полосы - стоп, остановка вращения.

В бледно-бледно-розовой вышине - три бледных игрушечных солнца. И почему-то - два голубых и одно зеленое. Смешно? Нелепо? Ему не было смешно. Под ногами пахла чем-то полузнакомым (или полузабытым?..) голубая трава, а впереди, на безбрежной голубой равнине, дремали оранжевые озера.

Он сделал шаг - и поплыл над равниной, совсем без усилий, как во сне, поплыл в странном сиянии трех солнц, поплыл над нежной голубизной, словно умение летать, доставшееся в дар от неведомых предков, всегда дремало в нем, ожидая только вот этого мига. Надвинулся и ушел назад полузнакомый лес - стволы, ветви, листья, поляны, кто-то танцует там, кто-то смотрит вслед, улыбаясь и плача, кто-то ждет на теплом камне у ручья, и бегут, бегут по траве огоньки, и кто-то машет рукой, то ли провожая, то ли призывая, - вспышкой молнии ослепила удивительная золотая река - и там скользит кто-то, стараясь догнать, удержать, - потянуло холодом от сиреневых снегов, покрывающих вершины невысоких холмов - и опять, опять закружилась, закачалась голубая равнина с оранжевыми озерами. Качалась, кружилась равнина, и над ней безмятежно сияли три игрушечных ласковых солнца - два голубых и одно зеленое...

Он прикасался щекой к сиреневому снегу, он гладил голубую траву, он зачерпывал ладонями теплую оранжевую воду и осторожно трогал шершавые стволы... А потом сидел на прозрачной скале у спокойного серебряного моря и смотрел на свое отражение в зеркальной глубине горы, выползающей из густого серебра. Три солнца медленно кружились над головой и, отзываясь на их движение, неуловимо скользили, исчезали и появлялись, меняя окраску, тени на пустынном песчаном берегу.

"Тебе нравится здесь?" - спросило отражение из зеркальной глубины.

Он молча кивнул в ответ и опустил руку в прохладное серебро. И когда вынул руку - она серебряно засветилась, и серебряные капли неслышно потекли по прозрачной скале, мягко переливаясь в лучах трех солнц. А потом заметались над морем веселые искры, растеклось над горизонтом пурпурное сияние, отразившись в серебре, и в сиянии этом прорезалось вдруг окошко в черноту, и оттуда повеял ветер, и пошел сиреневый снег...

"Балкон, - подумал он. - Открылась балконная дверь... И разве бывает сиреневый снег?"

Потускнела зеркальная глубина горы - и исчезло, растаяло отражение.

Сидели, пили чай. Джинсы Художника подсохли, светло-коричневой стала корка грязи. Говорили они о чем-то тогда? Может быть, может быть...

Господи, до чего же мерзостный день, снег не снег, дождь не дождь, туман не туман. Валится все из рук, и не хочется делать дело, хоть плачь, не хочется подниматься из кресла и садиться за стол, ничего не хочется, и слежка эта не случайна. Так следили за Художником - и где он теперь, Художник? Десять минут медленной ходьбы, два квартала отсюда...

Думай, думай, вспоминай о Художнике, постарайся забыть об этой мерзости за окном, о том, кто теперь и за тобой следит, следит, выслеживает...

Он ведь пришел, он ведь опять пришел в какой-то не то вторник, не то четверг, он опять позвонил и вошел с грустным подобием улыбки, и ты ведь понял, понял, что ждал его, все время ждал его, что-то точило, застряла какая-то заноза, хотел что-то вспомнить, и даже привиделся какой-то сон но тут же и забылся, как часто бывает со снами. Но - что-то мерцало. Почти безнадежно.

Ах, да - опять шел дождь. Потому что Художник - как и много раз потом - говорил какое-то... Что-то... Да, то есть нет, нет, ничего особенного, но ведь вот же - запало, запомнилось, до единого слова запомнилось, как будто... Дождь. Дождь... Непрерывно, монотонно и безнадежно. Что принесет этот дождь нам? Тащит он по асфальту сырую листву, шелуху, спички, бумажки, окурки, льет на плащи, накидки, разноцветные зонтики, куртки... Он - отраженье другого дождя. Ведь идея его - это времени дождь. Натянуто? Все ж вдумайся в эти думы. Дождь времени по душе несет увядшие листья печалей, шелуху забот, сор неудач, грязные лоскутки тревог и бед, сломанные спички наших поражений и побед. Дождь времени - как идея - очень похож на этот дождь, что шуршит за окном...

И вот так - каждый раз. При каждой встрече. Словно хотел зацепить за что-то и вытянуть на поверхность, выудить что-то из темной глубины, поддеть, расшатать... Что? У каждого - своя дорога, банально, но верно, потому и банально, что верно - и каждый должен заниматься своим делом. В конце концов... А что он, Художник? Бродить где-то, приходить, сидеть и иногда что-то говорить? Обрывки, осколки... Хотя... Да-да, в этом ему нельзя отказать... Ни в чем ему нельзя отказать теперь, потому что он никогда уже ничего не попросит...

Хоть бы скорей кончился этот мерзкий день - не день даже, а так, что-то...

Да, отказать нельзя, но суждения... Глаза, как всегда, задумчивые и чуть печальные. Вот такое - расхаживал по комнате, посматривал на книги и исписанные листы на столе - вот, именно это. Что-то такое о парадоксе молчания Вселенной. Да, именно. Хотя, казалось бы, что ему это молчание, Гекуба та самая пресловутая? Кругом сплошные нелады - а тут какие-то вселенские парадоксы. И вновь творил из обыкновенной комнаты все, что хотел.

И как он это делал? Ходил себе от окна до дивана и обратно, рассуждал. И тут же - юмор какой-то мрачный, вроде бы хохмочка - да не хохмочка, ну вот: "Да что вы! Был мил. Веселился. Шутил... Курил... Смеялся... От горчицы плевался... Удавился? Нет-нет, сидел. Не ругался. Нет, не обидели... Вот, правда, что-то сказать пытался. Удавился... Вы видели?"

Юмор? Н-ну... И куда он уходил после этих разговоров, после ЭТОГО, непонятного, и откуда появлялся, и что делал вообще в жизни? Вот ведь тоже - выпьет чая, походит, опустит на крючке в какие-то иные дали - и вытащит, словно и не было ничего - и уйдет.

А глаза задумчивые и чуть печальные.

А к чему были рассуждения эти все? Кажется, уже позже, в ноябре. Да, в ноябре, дожди вдруг прекратились, как-то раз даже выпал заблудившийся снежок, легкий, совсем какой-то беззащитный - и испугался, оборотился мокрым асфальтом. Да... "Наверное, кто-то там есть, кто меня очень любит". Оказывается, однажды тонул - и не утонул. Падал - и не разбился. Сам смерти искал - был такой период, давно, - а она пряталась, убегала. Что-то вот...

А то вдруг - вроде и молчит, сидит в свитере своем обвисшем. Но вокруг вместо комнаты разворачивается, кружится, плывет что-то совсем уж...

Художник...

И ведь чувствовал, чувствовал. Говорил, что следят, это уже в декабре. Но так, легко говорил, с усмешечкой. А вот-таки выследили...

Ох, день, ну и день... Гнусность, а не день. Нечем дышать.

Задел его, Кузьмина, с диссертацией. Зачем, мол, пишешь? Как это зачем? Дело. Н-ну, впрочем, дело ли?.. Средство. Средство для достижения цели. А цель? Н-ну... Вполне материальная цель, это ж ясно, и что в этом такого? Разве это плохо - стремиться жить лучше? И вообще - каждому свое, наверное. Во всяком случае, он, Кузьмин, не хуже других. Не хуже. Способен на что-то. Хотя... Нет, все равно. Разве не важна для кого-то его тема? Восстановление народного хозяйства. Чем без толку в архивах пылиться... Пусть узнает подрастающее поколение. М-да... А сам-то Художник чем занимался? Вот то-то и оно...