Феликс Дымов - Стриж

3

Стриж шел по лесу, наклонив голову к плечу и позевывая. Он не знал, что ищет, - слушал и ждал. Трава сама должна подсказать т о место. Приведет и вовремя остановит. Он шел непроложенной тропой, помня и не помня о том, что за ним, связанные невидимой ниточкой, бредут бабка Нюра и Драч, шел вслепую, безошибочной ощупью, потому что видел свою дорогу где-то внутри себя. Трава сохраняла легкий след, точно неторопливый ветерок шурша расчесывал поляну на пробор. След оставался даже в воздухе - неощутимая линия совмещенной его и бабкиной воли. Линия, с которой уже не мог сойти Драч., Мальчик не оборачивался. Но ощущал Драча близко-близко. И так же уверенно, как ощущал лопатками бабкин взгляд. Они с бабушкой ни о чем не сговаривались, выйдя на рассвете из дому, не сговаривались и на пути к лесу, и здесь, в лесу. Тем не менее, слаженно разошлись, перестроились, зажали предателя намертво - ни свернуть, ни оглянуться. Сам-то предатель об этом не подозревает... Драч в это время гибкой партизанской поступью крался за Стрижом среди кустов. Куда девалась старческая неровность движений, расхлябанность, суетливость? Все отшелушилось ночью, пока караулил рассвет, пока высматривал из канавы старуху с пацаном, и потом, пока кружил по лесу, давая им разбрестись по сторонам. Уж теперь он никого не выпустит. Век не найдут трупов в этих неблагополучных берлогах и заброшенных блиндажах. Иди-иди, змеенок, давно по тебе перышко скучает. Сначала тебя, а после и до ведьмы доберемся. Все в свой черед, как говаривал один специалист, работая сейф: сначала драгметалл, потом бумажки... Драч удлинил шаг и приготовился к прыжку как раз в тот момент, когда малец очутился на середине лужайки с отчаянно зеленым оконцем ровной, будто подстриженной травы. Почудилось, Стриж прошел ее, почти не приминая, можно было провести ладонью под ступнями босых ног. В эту минуту сзади послышался шорох. Драч с прыжка, по-волчьи не сгибая шеи, повернулся, солнце ударило в глаза, и, ослепленный, он увидел отделившуюся от дерева ведьму. Она приближалась прямая, черная на фоне солнца, глаза резало, но он боялся смигнуть и все смотрел, смотрел на безликий силуэт, сухую высокую фигуру, огненную корону вокруг головы. Сам лес, темный и таинственный, сфокусировался в этой фигуре, наступал молча и беспощадно. Перед проклятой старухой стушевывались деревья, в старухиной руке извивалась белая, нацеленная разинутой пастью змея. - Ты что, ты что? - забормотал Драч, нашаривая на поясе нож. Клацнуло лезвие. Старуха надвигалась беззвучно и оттого еще более неотвратимо. Драч попятился. Споткнулся. Удержался на ногах. Отступил дальше. И вдруг по грудь провалился в пустоту. Он выпростал руку. Подтянулся. Трясина зыбилась и текла книзу, засасывая туловище. Драч поднял голову, встретил тяжелый, как удар, взгляд. Андреевна стояла, опершись подбородком на клюку. И лес, и солнце сосредоточились в этом взгляде и молчали вместе с ней. - Ты хотел доказательств - получи их! - наконец сказала она. - Здесь корни и камни пропитаны кровью. Здесь воздух и листья дышат местью. Они не простят. Бабка Нюра перевела дыхание, беспокойно посмотрела на Славку по ту сторону оконца - Славка отклонился назад и стоял натянутый, невесомый, отвернувшись от того, под кем только что разверзлась земля. Как в себе самой почувствовала она ворвавшуюся в его мозг боль, цепенеющие мускулы, неподвижные, устремленные в одну точку расширенные зрачки. Метнулась к нему, обняла, наскоро закончила: - Ты, Драч, не мог не прийти, соблазн был слишком велик покончить с обоими разом. Оставайся, подлюга, и запомни: ты - не человек. Тебя нельзя судить по человеческим законам. Идем, Стрижик. Подбородок у Кондратенко уже ушел в топь. Но мольбы не было в глазах предателя. Только ненависть. Жгучая, ненасытная ненависть, которая не помещалась в теле и которую не могла выдержать земля. Бабка Нюра закутала мальчика с головой своим платком, потянула, вынуждая его идти непослушными, деревянно переступающими ногами. Лес вздохнул от набежавшего ветерка. Где-то скрипнула, расправляя ветки, старая осина.

4

Вещи в комнате отвернулись от людей, замерли, остыли. Пожух на подоконнике букетик васильков. Зазябли стекла. Бабка Нюра перестелила постель, где обычно спал Стриж, - показалось, косо висел подзор. Вытерла несуществующую пыль с листьев герани. Закрыла заслонку печи. Вышла, притворила ставни, замкнула на пробой. Мыслей не было. Желания что-то делать - тоже. Ах ты, старая, глупая! Не уберечь мальчонку! Галя срочно увезла его в город, равнодушного, безвольного, сломанного. Как когда-то увозили ее саму. И как еще до того увозили куда подальше других. Лишь переменой обстановки можно вытряхнуть из тела падучую, сделать человека снова сильным. Какую, однако, силу спросишь с девятилетнего пацана? Всегда у них так в роду: качаешься между болезнью и вещим умением. Никакой середины: либо ведуны, либо блаженные. Пересилишь падучую, не дашь ей затрепать себя - и окунаешься в прозрачное состояние на самом краешке припадка, когда просыпается и ясновидение, и кое-что иное. Не пересилишь одним блаженным на свете станет больше. У немногих достает сил. Сумеет ли Славка удержаться на краешке, не скатиться в вечный мрак беспрерывного, растянутого во времени припадка? Успеет ли? Она безучастно легла, притихла. Незачем жить. Не для кого жить. Загорелось передать все внуку, он такой хваткий, понятливый, ему с природой легко. Но пацаненок не выдержал недоброты, нечаянного повзросления, колючего мстительного воздуха в лесу. Больше в эти места Галя его не выпустит. И значит, уже совершенно незачем жить... Бабка Нюра медленно изгоняла из себя тепло. Начиная от кончиков пальцев, волнами, все ближе и ближе подводя холод к сердцу. Она знала, если ведьма умирает, надо три ночи ночевать в доме, иначе дом сгорит. Она очень много знала. И все знания уйдут вместе с ней. Бедный маленький Стриж! Неизвестно, что именно заставило ее в этот момент еще раз посмотреть на мир. Она встала. Отворила форточку. И через ставень, через вырез в форме сердечка влетел, едва не оцарапав длинные узкие крылья, серебряный комочек. Он метался от потолка до пола, пролетал под столом, кружил вокруг лампы и замирал перед ней на лету, дрожа раздвоенным хвостиком и сверкая золотистыми бусинами глаз. Пю-ить, пю-ить!-требовательно настаивала птица. - Стрижик! - позвала бабка Нюра. Стриж заметался быстрее - многократно изломанная молния, чудом находящая путь в низкой загроможденной комнате. "Да придет, приедет, куда ж он денется? - подумала вдруг бабка, тряся звенящей от бездумной пустоты головой. - Все будет хорошо!" Мысль эта странно согрела руки. - Лети, лети, милый, - велела бабка Нюра стрижу. - Я подожду. Улыбнулась. И открыла ставни.