Кир Булычев - Чего душа желает

Лев Христофорович Минц, человек крайне добрый, даже робкий, мечты которого никогда не распространялись дальше Нобелевской премии, был потрясен происходившими в себе переменами, но оказался бессилен их предотвратить.

— Вот не предполагал, — произнес вслух Минц, и лицо его на мгновение озарилось доброй улыбкой. — Но ничего не поделаешь. Генетика — это судьба!

Лукавил великий в прошлом ученый, а ныне проклятие человечества. Обнаружив в себе страшную язву, он не сделал и малейшей попытки…

Впрочем, нет!

Беру свои слова обратно.

Громадными шагами Минц кинулся обратно на площадь Землепроходцев. Он ворвался в дом, где таилась лаборатория Минздрава, прошел строевым шагом по коридору, и ждущие очереди вскакивали, вытягивались во фрунт, ибо чувствовали, кто идет.

Ногой распахнув дверь к очаровательной Ольге, Минц вошел в кабинет.

Ольга мерила давление «кепке».

— Ах! — воскликнула Ольга. — Вы передумали?

— Мне нужен пресс-секретарь, — рявкнул Минц. — Читать-писать-врать умеете?

— Как вам сказать…

— Снимать сапоги, греть постель, подавать кофий с коньяком…

Ольга поднялась, одним легким ударом послала в нокаут «кепку», сорвала с себя белый халат, провела розовой ладонью по высокой груди и ответила:

— Яволь, майн дженераль!

И Минц пошел наружу, уверенный в том, что верной собакой, гремучей змеей за ним следует женщина-врач.

Такова сила внушения великих завоевателей.

Поход на Москву Лев Христофорович запланировал на сентябрь, чтобы не повторять ошибок Наполеона. Надо было взять Кремль до первых заморозков. И навести порядок в государстве…

И все же человек бывает непоследователен.

Порой вечерами, после митинга или заседания реквизиционного комитета, Минц приказывал шоферу «мерседеса-600», конфискованного во время рейда в Вологду, вывезти его на высокий берег реки Гусь. Джипы и БТР с охраной полукругом становились сзади, чтобы не пробрался злоумышленник. С тех пор как одна опасная бабуся с петицией от библиотекарей проникла к самому телу Льва Христофоровича, охрана категорически настаивала, чтобы со спины Минца всегда прикрывала бронетехника.

Будущий диктатор Земли опускал стекло в машине, вдыхал свежий, чуть застойный воздух реки, слушал, как на том берегу брешут собаки, гладил послушную коленку Ольги, смотрел, как опускается в мирные облака сельское солнце, и тосковал по прежней, добродушной жизни.

Потом закрывал стекло и говорил:

— К сожалению, больше ни секунды…

— Да, милый, — соглашалась женщина-врач, — ты человек долга.

И они мчались на ночные учения служебных собак.

Резиденция будущего диктатора Земли занимала психлечебницу. Преимущества этого места определялись высоким бетонным забором и крепкими решетками на окнах обоих этажей. Резиденция была окружена парком, оставшимся с дореволюционных времен. В парке щебетали воробьи, так как к осени остальные птицы замолкают.

Минцу не спалось. Наступил день «П», что означает: «Поехали!»

С рассветом Лев Христофорович навсегда покинет этот городок, в котором прошел ряд лет его жизни, и вскоре забудет местных жителей, людей ничтожных, недостойных сожаления, но в чем-то привычных и даже приятных.

Остаток жизни Льву Христофоровичу придется провести на командных пунктах, в походах и бомбоубежищах.

Не в силах сопротивляться сентиментальному душевному порыву, столь опасному для диктаторов, Лев Христофорович тихонько поднялся с кровати, раздвинул бронированные шторки, защищавшие от случайного злоумышленника, натянул сапоги, галифе, китель без знаков различия, перекрестился на портрет Калигулы и спустился в сад по водосточной трубе.

Охрана этого не заметила, потому что смотрела наружу и не ждала опасности изнутри.

Неприступных крепостей не бывает.

Минц поднял с травы забытую малярами стремянку, прислонил ее к забору и перебрался на улицу.

Рассвет только подбирался к Великому Гусляру, и воздушная синева была густой, как в чернильнице минцевского детства.

Звук шагов профессора легко пронесся над примолкшими садами и зелеными крышами.

За несколько минут профессор дошел до дома № 16 по Пушкинской улице.

Знакомый двор. Стол для игры в домино под кустом сирени. Куст разросся, стол покосился — увлечение этим видом спорта осталось в прошлом.

У двери в двухэтажный дом сверкала медная доска.

Мемориальная.

На ней были выбиты буквы:

В ЭТОМ ПОДЪЕЗДЕ В КВАРТИРЕ ДВА ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XX ВЕКА ПРОЖИВАЛ ПОКОРИТЕЛЬ ЗЕМЛИ ЛЕВ ПЕРВЫЙ НЕСГИБАЕМЫЙ

«Лакеи, челядь, блюдолизы! — с тоской, свойственной великим завоевателям, подумал Минц. — Какая убогая фантазия!»

Минц вошел в общий коридор и остановился перед своей дверью. Он опасался, что здесь уже успели соорудить музей, но, на его счастье, музея пока не было, зато на двери оказалась сургучная печать.

Минц сорвал печать и отворил дверь.

Странное предчувствие опасности охватило его. Настолько, что Минц замер, протянув руку к выключателю. И лишь сделав над собой усилие, смог на него нажать.

В комнате были гости.

Трое сидели в ряд на постели. Один на стуле, один в кресле за этажеркой, еще один стоял у окна.

Минц нащупал пистолет, который был прикреплен под мышкой.

Другая рука потянулась за пазуху, за мобилем.

Гости смотрели на резкие и даже суетливые движения диктатора без страха и удивления.

— Не узнаешь? — спросил один из них.

Единственное знакомое лицо… Корнелий Удалов!

— Что ты здесь делаешь? — строго спросил Минц. И добавил, обводя ледяным взглядом остальных: — А вы все что здесь делаете?

— Лев Христофорович… — Удалов развел руками. Он был в пижаме. Пижама разъехалась на животе. — Ты ж меня с молодости знаешь. Зачем тебе все это?

— Уходите, а то буду стрелять, — приказал Минц.

— Еще неделю назад ему бы такое и в голову не пришло, — заметил мужчина средних лет с величественным лицом римского императора. — Поднять руку на ближних — нет, настоящий ученый так не поступает!

И тогда Минц хладнокровно нажал на курок. Спасенья нет. Его пустое сердце билось ровно, в руке не дрогнул пистолет.

И все-таки в Удалова он стрелять пока не стал — пуля попала в грудь суровому гостю.

Следов на одежде не обнаружилось.

Минц выпустил остатки обоймы в молодую женщину, стройную, как тополь.

— Щекотно, — сказала она.

— Татьяна! — строго произнесла другая женщина, постарше. — Ты не на вечеринке.

Выпустив все пули, Минц со злобой бросил на стол дефектный пистолет. И стал отступать к двери.