Роланд Грин - Волшебные камни Курага

Бора собрался с мыслями. Он не доверял Якубу и поныне, но рассчитывать на иных союзников ему не приходилось. Помимо прочего, Якуб был вхож во многие дома Аграпура, великого города, о котором другие знали лишь понаслышке. Войско можно было собрать только там: деревенский люд был слишком напуган и предпочитал отсиживаться дома.

— Клянусь хлебом и солью, съеденными мною в этом доме, — возгласил Якуб, — клянусь Эрликом и Митрой, клянусь моей любовью к твоей сестре Карайе…

Бора вздрогнул и недоуменно посмотрел на сестру. Та улыбалась как ни в чем не бывало.

— Прости меня, Бора, — вновь заговорил Якуб. — Я не мог сделать ей предложения до той поры, пока Арима не выйдет замуж. Теперь же думать об этом и вовсе не приходится. Нас ждет долгий и трудный поход. И я клянусь сделать все от меня зависящее для того, чтобы освободить твоего отца и отомстить за твою сестру.

И в ответ он услышал храп. Бора забылся крепким сном.

1

Славный город Аграпур называли и великим, и блистательным, и сказочным, однако ни одно из этих определений не заключало в себе всей истины. Лучшее и справедливейшее из всех имен ему было дано заезжим кхитайцем, назвавшим его "Градом, в котором сошлась вся Поднебесная". Имя это, при всей его тяжеловесности, как нельзя лучше подходило Аграпуру, не знавшему недостатка ни в чем и способному утомить разве что свойственным ему разнообразием.

Солнце уже зашло, но черепичные крыши и камень мостовых все еще пылали жаром… Улицы были почти пусты — на них можно было встретить лишь дозорных да тех, кому срочные дела не позволяли сидеть дома. Последние в большинстве своем были людьми вполне определенной профессии. И днем, и ночью в Аграпуре можно было найти все, что угодно, но для темных дел — а ими-то эти люди и занимались — ночь, как водится, подходила куда как лучше.

Конан-киммериец, офицер армии наемников, ничего противозаконного совершать не собирался. Он спешил в таверну "Красный Сокол", где его ждали отборное вино, отменное жаркое и юные прелестницы. В их обществе тяготы ратной службы забывались, и жизнь становилась такой, какой она, по его глубокому убеждению, и должна была быть.

Конану вспомнился его недавний разговор с капитаном Хаджаром.

— Ты сопровождаешь королевских особ в Кхитай и считаешь себя важной птицей. Но ты ошибаешься, парень. Твое место среди воинов. В том твой удел и состоит.

— Капитан, ты хочешь сказать, что я такой же вор и прощелыга, как и мои подчиненные?

— Ты посмотри на воинов Ицхака. Вот уж сброд так сброд! Клянусь бородой Черного Эрлика, Конан, — нет человека, которому я доверял бы больше, чем тебе! Я не знаю ни одного командира, у которого была бы такая же дисциплина! Твоим людям не страшны ни козаки, ни иранистанцы. Пей, Конан, пей — да только не забудь заплатить за нас обоих.

Конан покорно подчинился своему командиру. Он уважал Хаджара, пусть тот и разговаривал с ним, словно с рекрутом. Именно Хаджар способствовал его продвижению по службе, именно он давал ему поручения, выполнение которых позволило ему снискать известность и славу.

Киммерийцы не склонны к подчинению. Их ведут в бой не походные командиры, но доблесть и отвага. Суровый климат Киммерийских гор отпугивал чужеземцев почище любой армии, и потому дисциплина и порядок, свойственные иным из них, так и не прижились на скудной киммерийской почве. Конан уважал в Хаджаре мужчину, муштра же и казарменные порядки, насаждавшиеся им повсюду, вызывали у него разве что отвращение. Приучать же к дисциплине других — все равно что чистить конюшни.

Таверна "Красный Сокол" находилась на вершине Маданского холма, к которой вела улица Двенадцати Ступеней. Конан с грациозностью пантеры взобрался на холм. Парочка грабителей, укрывшихся за кустами, решила не трогать его — с таким громилой им было явно не совладать.

Ранг Конана позволял ему разъезжать повсюду на паланкине, но он прибегал к этому лишь в особо торжественных случаях, ибо не доверял ни ногам, ни языкам рабов. Он знал, что представляют собой эти люди, тем более что по дороге в Аграпур и сам побывал в шкуре раба.

На дорогу вышел патруль.

— Привет, капитан. Не заметил ли ты чего подозрительного?

— Нет.

Конан был не только офицером туранской армии. Помимо прочего, он занимался и воровским помыслом, и потому дозорных и стражей киммериец недолюбливал.

Патруль скрылся во тьме, внезапно спустившейся на город. В два прыжка Конан преодолел все двенадцать ступеней лестницы, омыл лицо в прохладной воде фонтана и распахнул двери таверны.

— Кого я вижу! Конан, что это с тобой? У тебя такой вид, будто ты поменял золотой на медяк!

— Моти, ты, похоже, перебрал лишнего! Или это у тебя от усталости? Скажи честно, сколько рекрутов ты набрал в свое воинство?

Отставной сержант, некогда командовавший кавалерийским взводом, ухмыльнулся:

— Я полагаю, в скором времени я дослужусь до награды.

Конан перешел на другой край залы, в центре которой танцевала под звуки тамбурина и бубна светлокожая иранистанка. На ней не было ничего, кроме черной набедренной повязки, пояса, набранного из медных монет, и легкой прозрачной вуали, надушенной маслом жасмина.

Моти сунул в руку Конану массивную серебряную чашу ванирской работы. В "Красный Сокол" ее принес бывший ее владелец, изрядно задолжавший хозяину таверны. Оный владелец сложил свою жизнь где-то на Гирканских берегах, так и не узнав о том, что чаша его стала одной из достопримечательностей самой популярной таверны Аграпура.

— За достойных противников! — провозгласил Конан, подняв наполненную вином чашу. Опорожнив ее, он указал рукой на танцовщицу и спросил: — Это что — новенькая?

— Оставь ты ее, Конан. Как ты насчет Пилы?

— Если она свободна…

— Я никогда не бываю свободной, — послышался сверху нежный голосок. Цену ты знаешь, все остальное зависит только от тебя.

— Прекрасная Пила, как всегда, любезна, — буркнул Конан и поднял чашу, приветствуя спускавшуюся по лестнице темноволосую женщину. Она была одета в алые шелковые шальвары, на высокой груди ее мерцало перламутровое ожерелье. Пышные формы выдавали в ней женщину не первой молодости.

— Я и сама удивляюсь — жеманно надула губки Пила. — Эти болваны относятся ко мне так, словно я какая-нибудь портовая шлюха.

— Успокойся, Пила. Ты стоишь большего, — усмехнулся Моти. — Но послушай, что я тебе скажу: если бы ты не назначала таких высоких цен, ты была бы куда богаче. Ты теряешь большую часть клиентов именно по этой причине.

Моти внезапно замолчал. В таверну вошли пятеро мужчин. Четверо из них были одеты в кожаные туники и штаны. На груди и руках их поблескивали стальные доспехи, на широких поясах с бронзовыми бляхами висели тяжелыми мечи и короткие дубинки.