Яков Пан - Мортонит

Экспресс, шедший с огромной скоростью, на крутом повороте сорвался с рельс и потерпел крушение.

На гигантский город навалилась неслыханная, невероятная катастрофа. Она превзошла все, что могла придумать изощреннейшая фантазия, все потрясающие бедствия, которые ложились кровавыми зарубками на память истории. Гибель Помпеи и наводнение в Лиссабоне бледнеют перед чудовищной трагедией, разыгравшейся в Чикаго.

Небольшая течь в одной из труб на заводе, где вырабатывался мортонит, поражение механика Грэйва и Ментони, — маленькая непредвиденная случайность — повлекли за собой взрыв газохранилищ, а с ним и те разрушения, которые надолго вывели из строя организованную лихорадочную суету города-великана и взбудоражили потрясенное и испуганное человечество.

Несколько миллионов людей застыли, как вкопанные, в самых разнообразных положениях.

Вереницы автомобилей, лишенных управления, наскакивали друг на друга, врезались на полном ходу в стены, в пешеходов, и груды неподвижных людей; некоторые машины ввозили своих безмолвных пассажиров, полумертвых от страха, в магазины и кафе, прибивали себе дорогу сквозь огромные зеркальные витрины. Та же участь постигла трамваи и подземку. Поезда, переполненные застывшими телами пассажиров, сдавленных в смертельном страхе, слетали с рельс, крушили вагоны и обреченные жертвы в щепы и кровавые груды мяса.

Ни один человеческий голос, ни один вопль ужаса, ни один стон не нарушал грандиозную разрушительную работу.

Послушные машины и орудия, все обилие разнообразных стальных рабов человека вырвалось в миг из-под его железного руководства и справляло бешеный, безумный праздник, торжество над поверженным своим владыкой, бессильным и молчаливым, как трава под лезвием косы.

Потоками лилась кровь. Поезда со всех концов Соединенных Штатов прибегали, задыхаясь, на вокзалы, мяли упоры, как яичную скорлупу, и, разворачивая стены, проносились через запруженные народом залы на площади и скверы. Пароходы дико ревели в порту, лезли, как одержимые, на мели, на молы, перевертывали огромные свои многоэтажные тела в тухлой воде Мичигана или врезались носами в бетонные набережные.

В паровых котлах выкипела вода, пламя жадно лизало железо, котлы летели на воздух и фабрики чернели развороченным нутром. Разнузданное пламя свирепо спешило сквозь теснины улиц и переулков, жарило людей, недвижно ожидавших страшную смерть, сжигало парки и скверы, изгибало могучие железные основы небоскребов, как тоненькую проволочку. Дым душил оставшихся в живых, солнце меркло в дыму, и желтоватое зарево встало над Чикаго, захлестывая безоблачное небо.

На электростанциях взрывались выключатели, и чудовищное напряжение пробивало многопудовые изоляторы. Трубы водопровода и канализации лопались под землей от чрезмерного давления, как мыльные пузыри, и по улицам хлестали бурные потоки воды и нечистот.

Станки на фабриках и заводах рвали на волокна товары, крошили сырье, затягивали в железные пасти омертвевших рабочих, лишенные смазки, тонко и нудно скрипели похоронный марш своим поверженным властителям и под конец замирали исковерканные, изуродованные, в хаотической груде колес, винтов и рычагов. Маховые колеса свирепели с каждой минутой, ускоряя безумный бег, чтобы под конец разлететься в куски.

А над всеми разрушениями, над взрывами, обвалами, столкновениями царило завывающее пламя, могучее, державное пламя.

Так в течение четырех часов гибло Чикаго. На его улицах, в конторах, в жилых домах и на заводах, в туннелях подземки, на дне Мичигана, в лифтах, на крышах небоскребов, в ваннах и за обеденным столом гибли сотни тысяч его жителей, не в силах произнести даже последнего проклятия.

Помощи не было. Многомиллионная столица штата Иллинойс в одно мгновение была изолирована от остального света. Сотни нитей, связывавших это второе сердце заокеанской республики со всеми ее городами и городами пяти частей света, лопнули мгновенно, разом, повергнув в изумление и суеверный страх озадаченный мир. Напрасно гремели звонки на междугородних телефонных станциях. Напрасно стрекотали телеграфные аппараты, напрасно ползла бесконечная, недоумевающая лента каблограмм. Напрасно пели во всех уголках земного шара антенны радио-станций, заклиная об ответе — эфирные волны бесстрастно пробегали над Чикаго, не пойманные никем, не расшифрованные, не превращенные в кричащие буквы человеческого ужаса и взвинченного любопытства.

Из ближайших городов выпускались экстренные поезда. Она добирались

до пораженной зоны и гибли, гибли просто и ужасно, как многие другие, как сотни других. Некоторые по нелепой случайности проезжали до Чикаго благополучно. Но в их вагонах сидели мертвые от испуга, застывшие люди, жалкие «спасители», жертвы человеческой привычки любопытствовать и помогать.

Уже к вечеру стали прибывать аэропланы. Они кружили над застывшим городом, и пилоты удивленно смотрели на пожары, на переполненные улицы. Затем они бодро нажимали на руль высоты, но, снизившись, застывали за рулем безжизненные, и освобожденные машины, повинуясь первобытной силе тяготения, камнем бросались вниз, в безумный город, разбивая свои корпуса о тела своих седоков, о крыши небоскребов и асфальт площадей.

Чикаго погибало, отрезанное от мира и лишенное помощи. Всполошенный мир с замиранием сердца ожидал развязки непонятной драмы. А виновник всего этого, гениальный химик и злосчастный изобретатель мортонита, Артур Мортон, умирал в нескольких милях от Чикаго под обломками Нью-Йоркского экспресса, который постигла участь всех других поездов, направлявшихся в этот роковой день в Чикаго.

Разбитые вдребезги вагоны, перевернутый локомотив, груды щепок, развороченные диваны, искривленные оси и раздавленные, измятые, разодранные тела пассажиров — вот что осталось от сверкающего роскошного Нью-Йоркского экспресса. По обе стороны полотна тянулась жизнерадостная, зеленая лужайка, над головой сверкало синее небо, а над жалкой кучей обломков, перемешанных с кровавым человеческим мясом, клубился синий дымок и не осевшая пыль, пахло кухней из исковерканного ресторана-вагона и нефтью из раздавленного бака. Была странная мертвая тишина, не слышно было ни стонов, ни криков о помощи, и оставшиеся в живых с невозмутимым спокойствием лежали, на трупах, под обломками, как если бы это было самое удобное ложе в мире.

Только в одном месте кто-то зашевелился, высунул руку из хаотической кучи и громко выругался. После некоторых усилий человек освободился от давящего груза и живо вскочил на ноги. Это был Тэдди Грэн. Он был цел и почти невредим. Шатаясь, с искаженным от страха лицом, с изумлением разглядывая ужасную картину разрушения, он озирался вокруг, потрясенный невыносимым, гнетущим безмолвием.