Наталья Лазарева - Вырь

Рашка, спотыкаясь, шла домой, стирала грязными пальцами пот и пыль со лба, и все видела пред собой Выря - грудь в грудь, и чуяла легкое и горячее на своих плечах. И ни Выря бы не знала, ни его, как два угля, черных глаз, но руки его словно и сейчас лежали на плечах: так и шло по ней, так и колотило.

Вернулась Рашка в клеть - рубаха в пыли, алые нити померкли. Мать прошла бочком-бочком - и за рогожу у печи. Не зря она пожалела новой рубашки.

- А Лагу Бородай Алтым хочет второй женой взять. Больно Лага хорошие горшки лепит. - Сказала из-за рогожи мать громким голосом.

- Не пойдет Лага... Она сама себе живет, - сонно ответила Рашка.

- Как не пойдет? А куда ей идти? У Алтыма скота много, да и клеть новую он сделал. Лаге больше ждать нельзя.

"И от радости живота оставил жагал сильную жару, от смутной мысли жаркий ливень".

В июле Саша взял отпуск, но с путевкой не вышло, и он остался дома. Первую неделю было еще ничего, но потом стало скучновато. Мать намекала, что у сарая просел угол и что пора чинить забор. Саша понимал, что сделать это нужно, и что он сделает в конце концов, но материны разговоры поднимали в нем какую-то тошнотворную муть, которая стояла на уровне груди, причем руки были словно погружены в эту муть, и трудно было даже представить, что они в состоянии сделать что-то. Дожди в это лето было отнюдь не кратковременными, а облачность - отнюдь не переменной. Ксения Петровна отдыхала в Прибалтике.

Во второе воскресенье июля вдруг проглянуло солнце. Это странно подействовало на Сашу. Он вспомнил, что именно такую погоду и "заказывал" тогда, во время весенней поездки в автобусе. Мать опять пристала с сараем. Саша сорвался с тахты, схватил "дипломат", заявил, что ему необходимо в библиотеку, и побежал к автобусной остановке. До Ошалова-2 было недалеко. Выйдя из автобуса, Саша огляделся и двинул в сторону редких облысевших сосен.

Место раскопок он нашел довольно быстро. Копали в низине за бором, на островке, среди высохшего болота. Небольшое возвышение - стертая временем насыпь, было огорожено веревками, привязанными к столбикам. Над островком натянули брезентовый полог и прикрыли его сверху целлофаном. В палатке рядом кто-то был, видимо, сторож. Саша постоял, поглядел, но подходить ближе не стал, а присел поодаль под сосной.

И что, сбылось то, что он загадал? Совпадение? Безусловно. Но совпадение это заставило Сашу приехать сюда. А может, и не совпадение, а просто естественное желание стряхнуть с себя скуку этого отпуска, да, впрочем, и доотпускную. Раз уже разбежался сюда, нужно, что ли, вспомнить о предках... Саша прикрыл глаза и представил себе пращура в шкуре, натянутой на бедра. Да какая там шкура, - десятый век! Ну, предположим, ну, ну... Саша не мог вызвать в себе образ предка. Он вспоминал какие-то картины, исторические фильмы. Но все это стояло как-то в стороне, и никак не вязалось с реальным холмиком над высохшим болотом, с уныло пищащими комарами и обглоданными корнями сосны. Корни, корни, ага, корни... Он еще крепче зажмурился и вызвал образ "корней". Перед глазами встала горка песка, который привезли для него и высыпали за калиткой. Среди песка валялись потерявшие цвет пластмассовые формочки, остов игрушечного трактора, старая мясорубка, консервные банки. Сестра матери, которая жила и сейчас в Ошалове, вспомнилась ему идущей по путям в оранжевом жилете дорожной рабочей, с тяжелым ломиком в сильных загорелых руках. Кроме кучи и тетки, все время представлялась ему станция электрички - расписание, дополнение к расписанию, указывающее, что нужная электричка отменена. Душный, с дурным воздухом, вокзальчик. Саша рассердился на себя и решил вернуться домой. Идти было тяжело, сильно парило. Выйдя из автобуса, он с головы до ног вымок под хорошим, теплым, с грозой и пузырями, дождичком.

После отпуска Саша вспомнил про заказанную им секцию со "Списками Ибн-Фарруха". Арабский путешественник писал:

"Прибыли мы в страну, где ночи становятся короче, когда сходит белый покров с земли, а дни удлиняются, и потом, когда опадает с деревьев листва, возвращаются длинные ночи. Люди там живут в лесах, торговля с теми людьми хорошая, хоть в тайная. Не выходят они из лесу, чтобы продать свои товары, а выносят и оставляют. Мы же забираем товары и кладем обменные там же.

В месте Ошале я был неспокоен, и пришла ко мне беда. Помогли мне олвы, служители бога Яро. С приходом Большого Кнеся им стало худо, отовсюду их гонят. С древних времен передают олвы от ушедших к пришедшим свои заветы (наставления, прорицания?) на долгие годы. Гонят олвов отовсюду, и не верят они, что смогут сохранить тайны. Потому и пересказали мне, и я записал.

Яровы олвы верят, что сорок раз сменит сын отца и будет властвовать (действовать? воздействовать?) жагал".

Дальше шли какие-то заклинания, их Саша бегло просмотрел. "Ты ходи, живи, верни себе боль, будь прям, один шаг, да твой..." Дальше шел сам Погодный реестр - длинный список атмосферных явлений, напророченных служителями культа Яро.

"Узнал жагал о своем предназначении. Был силен его страх, и оставил (!) он дождь и снег.

И от радости живота оставил (?) жагал сильную жару, от смутных мыслей жаркий ливень.

Кривы были мысли жагала - заглянет брань в окно. От кривых мыслей пронзил жагала холод. Брань, злость - ветер, топор (?).

Был жагал в тоске и темном страхе - оставил (?) дождь на долгие дни. Как увидал он дело мирских рук - стал Яро на миг ровен и ласков.

Вышел жагал на ровный путь. Узнал и радость, и злобу, в кривые мысли. И стал держать себя. И оставил (?) плодородные мирные лета. Ясен стал и добр к миру Яро. Но ходит, живет жагал..."

На этом месте кто-то тронул Сашу за плечо. Гляди-ка, Ксения Петровна. Да загорела, похорошела после отпуска, стрижку новую сделала. Саша решил, что потом дочитает, что там "жагал оставил (?)", и выключил терминал.

Рано начали желтеть пряди у белых деревьев, рано дожди смыли листья, рано высохли дожди и ударил мороз. Лес стал прозрачным и сухим. Мужчины принялись подновлять тын, стали чаще высылать дозорных в поле. В ясный морозный день, когда легко и круто поднялись дымы над крышами, прибежал дозорный с поля и ударил в бубен. Жены заголосили и стали собирать пожитки. А гонец кричал: "Идут люди от теплого ветра. Кони их сытые. Идут хорошо, быстро, снега нету, земля твердая. Люди это Большого Кнеся и носят кресты".

Под рев и блеяние скота всем миром укрылись в чаще. Девушки забрались под колючие ветки, поглубже, туда, где темно даже в самый яркий, день. Лага сидела, прижавшись к черному стволу прямой спиной, и напряженно глядела неизвестно куда огромными потемневшими глазами. Руки, по локоть испачканные глиной, она держала перед собой, раздвинув чуть согнутые пальцы. Рашка знала - ведунья смотрит в сторону битвы.