Урсула Ле Гуин - Левая рука тьмы

Я удивился этому, но так как мы сразу же пошли к столу, о делах во время еды не могло быть и речи; кроме того, мое удивление переключилось на пищу, которая была восхитительной, даже твердые земляные яблоки под руками повара превратились в нечто неописуемое. После ужина, сев у огня, мы отдали должное горячему пиву. В мире, где непременной принадлежностью сервировки является небольшое приспособление, которым вы разбиваете в вашем бокале лед, что образуется между двумя переменами блюд, горячее пиво было вещью, которую вы могли оценить по достоинству.

За столом Эстравен был полон дружелюбия; теперь, сидя по другую сторону очага, он стал молчалив и тих. Хотя я был на Зиме уже примерно два года, я все же был далек от умения смотреть на обитателей этой планеты их собственными глазами. Я пытался, но все мои усилия привели к тому, что первым делом я пытался увидеть в геттенианах мужчин или женщин, что было совершенно несущественно для них, хотя так важно для меня. Прихлебывая пахнущее дымком пиво, я думал, что поведение Эстравена за столом, скорее, было бы присуще женщине, с ее очарованием, тактом, с ее ловкостью и изысканностью. Не в этой ли мягкой женственности его поведения кроется причина того, что я недолюбливал его и не доверял ему? Может быть, именно потому, что я не мог думать об этом смуглом, ироничном, влиятельном существе, сидящем в отблесках камина рядом со мной, как о женщине и, воспринимая его как мужчину, я ощущал какой-то обман, фальшь: но было ли тому виной в самом деле его поведение или мое отношение к нему? Его голос был мягок и порой звучен, но неглубок, его с трудом можно было счесть голосом мужчины, и еще меньше он походил на голос женщины… но что он произносил?

— Прошу прощения, — говорил он, — что я так долго был вынужден отказываться от удовольствия видеть вас гостем в моем доме, теперь этому пришел конец, и между нами не будет больше стоять вопрос о покровительстве.

Я несколько удивился его словам. До нынешнего времени он в самом деле оказывал мне покровительство при дворе. Неужели он имел в виду, что завтрашняя аудиенция у Короля, которую он выхлопотал для меня, поднимет меня до высот, соизмеримых с его положением?

— Боюсь, что не совсем понимаю вас, — сказал я.

Он замолк, и было видно, что и им овладело удивление.

— Понимаете ли, — сказал он наконец, — ситуация такова… вы должны понимать, что я больше не могу действовать в вашу пользу при Королевском дворе.

Он говорил, словно стеснялся меня, а не себя. Ясно, что в его приглашении, которое я принял, был какой-то скрытый смысл, которого я не мог уловить. Но моя ошибка заключалась в манере поведения, а его — в морали. Первым делом я подумал, что был совершенно прав, когда все время не доверял Эстравену. Значит, больше он не был влиятелен, не был могуществен, он потерял свое влияние. Все эти месяцы в Эренранге он был тем, кто слышал меня, отвечал на мои вопросы, посылал врачей и инженеров, которые изучали мой странный инопланетный организм и мой корабль; он представлял меня людям, с которыми я хотел познакомиться, и в течение первого года моего пребывания постепенно поднимал мой статус от чудовища, существование которого с трудом можно было себе представить, до сегодняшнего облика таинственного Посланца, представляемого самому Королю. И теперь, когда я должен предстать перед глазами опасного и непредсказуемого его величества, он внезапно холодно объявляет мне, что отказывает в своей поддержке.

— Вы заверили меня, что я могу положиться на вас…

— Это были непродуманные слова.

— Вы хотите сказать, что, организовав мне эту аудиенцию, вы отказываетесь поддержать перед Королем мою миссию, как вы… — я почувствовал, что должен резко остановиться перед словом «обещали».

— Я не могу.

Я был предельно разгневан, но не хотел, чтобы он видел мой гнев и не слышал моих просьб.

— Не скажете ли мне, в чем дело?

После паузы он промолвил:

— Да.

И снова замолчал. В наступившей тишине я подумал, что такой глупый и растерянный иностранец, как я, никогда не поймет причины поступков премьер-министра Королевства, когда он не понимает и, скорее всего, никогда не поймет основы, на которой зиждется власть и деятельность правительства в этом Королевстве. Вне всякого сомнения, что все дело было в шифтгретторе — понятии, которым определялся престиж, лицо, занимаемое место в обществе, гордость в отношениях, словом, все эти непереводимые и всеобъемлющие принципы социального положения в Кархиде, свойственные всей цивилизации Геттена. И если так, я никогда не пойму, в чем дело.

— Вы слышали, что Король сказал мне во время сегодняшней церемонии?

— Нет.

Отделенный камином, Эстравен наклонился ко мне, поднял кувшин с пивом с горячих углей и наполнил мой кубок. Больше он ничего не сказал, и поэтому я решился:

— В моем присутствии Король не разговаривал с вами.

— И в моем тоже, — сказал он.

Наконец я понял, что не уловил какой-то намек. Проклиная эту женскую увертливость, я сказал:

— Хотите ли вы мне сказать, Лорд Эстравен, что вы потеряли расположение Короля?

Я решил, что слова мои больно укололи его, но он не дал воли своим чувствам, сказав только:

— Я ничего не пытаюсь вам говорить, мистер Ай.

— Ради Бога, мне это так нужно!

Он с любопытством взглянул на меня.

— Ну что ж, попробуем. При дворе есть некоторые люди, которые, применим ваши слова, пользуются расположением Короля, но отнюдь не питают расположения к вашему присутствию и к вашей миссии здесь.

«И поэтому ты спешишь присоединиться к ним, продавая меня, чтобы спасти свою шкуру, — подумал я, — но стараешься умолчать об этом». Эстравен был типичным придворным, политиком, и я был сущим дураком, доверяя ему. Даже в бисексуальном обществе политик редко бывал цельным человеком. Его приглашение на обед означало, что, по его мнению, я приму его предательство столь же легко, как он совершил его. Стремление спасти свое лицо было для него куда важнее, чем честность. Я заставил себя произнести слова:

— Я сожалею, что ваша любезность ко мне навлекла на вас неприятности.

Скрытая ярость тлеющих углей. Я почувствовал ощущение морального превосходства над ним, но длилось оно недолго: он был слишком непредсказуем.

Он откинулся назад, так, что отблески пламени падали на его колени, на его маленькие, сильные, прекрасной лепки руки и на серебряный кубок, который он держал, но лицо его оставалось в тени: смуглое лицо, затененное низко растущими волосами, густыми бровями и ресницами, на котором застыло невозмутимо мрачноватое выражение. Возможно ли что-либо прочесть на лице кошки, выдры, кита? «Некоторые геттениане, — подумал я, — напоминают этих созданий; их глубоко посаженные блестящие глаза совершенно не меняются, когда они слушают вас».