Пол Андерсон - Планета, с котоpой не возвpащаются

— Да… ведь со времени исчезновения первой экспедиции прошло лет семь? — спросил Лоренцен.

— Угу. И пять лет с начала подготовки этой.

— Кто… кто же оказался саботажником?

— Никто не знает. Может быть, какая-нибудь из фанатичных групп со своими собственными разрушительными мотивами. Теперь их так много развелось, вы знаете. Или, может быть… нет, это слишком фантастично. Я готов скорее поверить, что второй экспедиции института Лагранжа просто не везет, и надеюсь, что эта полоса невезения прошла.

— А первая экспедиция? — тихо спросил Лоренцен.

— Не знаю. Да и кто знает? Это как раз один из тех вопросов, на которые мы должны найти ответ.

Некоторое время они сидели молча. Невысказанный обмен мыслями проходил между ними:

«Похоже, что кто-то или что-то не хочет, чтобы люди попали на Трою. Но кто, почему и как?»

«Возможно, мы найдем ответ. Но хотелось бы вернуться с ним назад. А первая экспедиция — хорошо оборудованная, с не менее сильным экипажем, чем наш — не вернулась.»

3

«…Межзвездные расстояния перестали быть непреодолимыми препятствиями после изобретения двигателя для перемещения в искривленном пространстве. Теперь путешествие на расстояние в 100 000 световых лет и на один световой год занимают почти одинаковое время. Естественно, сразу после того, как были посещены ближайшие звезды, исследователи с Солнечной системы устремились к самым интересным объектам Галактики, несмотря на то, что многие из них были очень далеко, и на какое-то время игнорировали миллионы более близких, но обычных звезд. За двадцать два года, прошедших после первой экспедиции к Альфе Центавра, люди достигли сотен звезд. И если надежда открыть планету земного типа, пригодную для колонизации, постепенно ослабевала, ученые были вознаграждены обильными новыми сведениями.

Первая экспедиция к созвездию Геркулеса была чисто астрономической, ее участники интересовались только астрофизикой созвездия — тесной группы из миллионов звезд и окружающим их пространством, сравнительно чистом от пыли и газа. Но, облетая двойную звезду Лагранжа, наблюдатели обнаружили планету и исследовали ее. Точнее там было две планеты, причем большая из них — земного типа. Из-за троянского расположения планету назвали Троей, а меньший компонент системы — Илионом. Из-за отсутствия средств для посадки, экспедиция ограничилась наблюдениями из космоса…»

Лоренцен вздохнул и положил листки с текстом. Он уже знал все это. Спектрографические данные об атмосфере говорили, что на планете должна быть растительность, содержащая хлорофилл. Расчеты массы и поверхностного притяжения, измерения температуры показывали и подтверждали то, что показывала карта: мир все еще захвачен ледниками, а экваториальные районы с холодным бодрящим климатом, знают и снежные бури, и цветущее лето. Мир, где люди смогут ходить без скафандров, построить себе дома, фермы и города, смогут пустить корни. Семь биллионов человек, битком набивших Солнечную систему, требовали нового места для жизни. И в последнее время Лоренцен видел, как угасала эта мечта.

Конечно же, это предвидели, но никто по-настоящему в это не верил, пока не стали возвращаться корабли, с изуродованными бортами, покрытыми межзвездной пылью, неся одну весть. В нашей Галактике плавали мириады планет, но не было ни одной, где смог бы жить человек.

Земная жизнь — это тонкое равновесие химических, физических и экологических факторов, многие из которых сформировались вследствие геологических и эволюционных случайностей, и вероятность найти мир, где человек мог бы жить в естественной среде, меньше, чем можно себе представить. Во-первых, нужна кислородная атмосфера, допустимый уровень радиации и температуры, и тяготение, не слишком маленькое, чтобы удержать атмосферу, и не слишком большое, чтобы не раздавить человеческое тело. Одно это отсеивает большинство планет: остается не более одного процента. Во-вторых, вступают в действие биологические факторы. Нужна растительность, съедобная для людей, трава, которую могли бы есть домашние животные; а трава не может расти без огромного количества других форм жизни, большинство из которых являются микроскопическими: захватывающие кислород бактерии, сапрофиты, гнилостные бактерии, а их нельзя просто переместить в новый мир, поскольку они, в свою очередь, зависят от других жизненных форм. Надо предоставить им аналогичный фон, на котором они смогли бы существовать. Миллионы лет самостоятельной эволюции производили местную жизнь, которая была либо несъедобной, либо вообще ядовитой для земных микроорганизмов.

Марс, Венера, спутники Юпитера уже колонизированы, но это потребовало огромных расходов и было узко специализированным — шахты с поселенцами, беженцами от двухсотлетней войны и тирании. Но система защитных куполов и резервуаров для выращивания пищи никогда не сможет прокормить большое количество людей, как бы вы не старались. Теперь, когда перед человечеством открылись звезды, никто не хотел жить на адской планете. В денежном отношении — ведь в конечном счете именно так определяется ценность достигнутого — это не оправдывало себя.

Несколько планет можно было колонизировать. Но там оказались болезни, к которым у человека не было иммунитета, а это означало, что погибнет не менее девяноста процентов всей колонии, прежде чем будут найдены нужные сыворотки и вакцины. (Умирающий экипаж «Магеллана», возвращающийся с Сириуса, успел передать свой трагический рапорт, прежде чем направить свой корабль к Солнцу.) Или на планете были туземцы со своей собственной технологией, не намного ниже нашей. Они бы сопротивлялись вторжению, а положение межзвездного завоевателя отвратительна. Сопоставление стоимости посылки колонистов и их оборудования (жизнь, материальные ресурсы, кровь, пот и слезы) с ожидаемыми выгодами (несколько миллионов человек получат землю, со временем они смогут торговать с Солнечной системой) было неутешительным. Завоевание было теоретически возможно, но война истощила бы человечество, большая часть которого все еще жила на грани бедности; это не устраивало империю.

Требовалось: планета земного типа, не населенная, без опасных болезней, достаточно богатая, чтобы содержать колонистов без помощи Земли.

Получили: пока что — ничего.

Лоренцен вспомнил волну возбуждения, поднявшуюся вслед за возвращением экспедиции из созвездия Геркулеса. Он тогда был еще мальчиком, это было за год до того, как он отправился в политехническую школу в Рио, но и в зимнюю аляскинскую ночь он всматривался в холодное высокомерие звезд, и со смехом отметал все преграды.