Чайна Мьевиль - Рельсы

Никто не нуждался в первой помощи, но Шэм знал, что в такую ночь, как эта, доктор Фремло не станет возражать против его присутствия на разделке. Взгляд Вуринама бегал туда-сюда, ища вдохновения; и, наконец, нашел.

— Эгей! — крикнул он всем, кто продолжал возиться с хлюпающей грудой мяса, еще недавно бывшей кротом. — Пить кто-нибудь хочет? — Ответом ему был дружный усталый хор. Он склонил голову и со значением поглядел на Шэма. — Ну, ты слышал?

«Ну и что? — сказал Шэм. Вуринам ему нравился, даже очень, но что с того? — Я не утверждаю, что должность помощника поездного врача — это мечта всей моей жизни, — сказал он, — но таскать стаканы? У вас что, проводника нет? Нет, я ничего не хочу сказать плохого об этой профессии, но разве это мое дело разливать грог? Газливать рог? Газлирог?» — Все это Шэм высказал, но только про себя. Вслух же он сказал вот что:

— Да, сэр.

И с этого момента Шэм Йес ап Суурап окунулся в работу с головой. Именно тогда он и окровавился. Так внезапно началась самая долгая и самая тяжелая трудовая ночь в его жизни. Раз за разом он бегал из разделочного вагона в кладовую и обратно, через весь поезд. Приносил напитки, еду для подкрепления сил, бегал к доктору за бинтами и мазями, кровоостанавливающими и болеутоляющими средствами, которых требовали обожженные веревками и рассеченные ножами ладони разделочников.

Шэм обретал утешение в том, что все грубости и непристойности, которые выкрикивала в его адрес команда, дружно курочившая крота, все проклятия его лености, сыпавшиеся на его голову, произносились, по большей части, в шутливом тоне. Ему даже полегчало, когда он понял, что именно надлежит ему делать в эти часы, какова природа его труда.

Когда выдавались несколько свободных секунд кряду, он просто стоял на месте, пошатываясь от усталости. Режешь ты или нет, а в мясном вагоне крови не избежать. Так Шэм стал тем кровавым мальчиком, покачивающимся, как молодое деревцо, красным с головы до пят. Не знающим, к чему обратить свои мысли. Он ждал поимки крота с нетерпением, как и вся команда, и вот крот убит, а он по-прежнему не знает, что думать. Он потрясен, но все еще потерян.

Он не размышлял об охоте. И медицина, которую он должен был изучать, также не занимала его мыслей. Не пытался он заглянуть и за пределы ужасающего чуда великанских кротовьих костей. Все это просто составляло фон его нынешнего существования.

Шэм развел выпивку — «Воды! Воды больше! Не так много! Больше патоки! Не разлей!» — и сам сделал пару глотков. Тем, чьи руки были перепачканы кровью и слизью так, что не могли удержать стакан, он подносил выпивку прямо к губам. Проводник Шоссандер тоже разносил стаканы, но с достоинством; время от времени он взглядывал на Шэма и изредка кивал ему в знак солидарности, хотя и не без оттенка превосходства. Шэм разводил огонь, грел ножи, топил под котлами печи, покуда его товарищи снимали шкуру и мех, которые надлежало выскоблить и выдубить, отделяли полосы мяса для засолки и куски жира для растопки.

Вселенная смердела кротом: его кровью, мочой, мускусом и дерьмом. При луне кровь казалась дегтем; огни паровоза возвращали ей исконный красный цвет. Красное, черное, красно-черное; и Шэм, словно превратившись в листок, несомый вдаль по рельсовому морю, вдруг увидел «Мидас» со стороны — узкая полоска костров и фонарей, погруженная в музыку труда и рабочих песен, таявших в бескрайних южных просторах льда и промороженных рельсов. И вся эта вселенная вращалась вокруг одного-единственного центра, которым являлась в данный момент кротовая голова. Точнее, ее ощеренная многозубая пасть в обрамлении черного меха, как будто даже в смерти гигантский хищник не перестал презирать тех, кто посмел его обездвижить, прервать его бег.

— Эй.

Доктор Фремло толкнул Шэма в бок, тот едва не упал. Он спал стоя и видел сон.

— Хорошо, доктор, — залопотал он. — Я сейчас… — и попытался сообразить, что именно он сейчас сделает.

— Иди, приляг, — сказал Фремло.

— Мне кажется, мистер Вуринам хочет…

— А где мистер Вуринам защищал свой медицинский диплом? Кто здесь врач? Кто твой начальник? Я врач, и я прописываю тебе сон. Принимать раз в сутки, по ночам. Начало приема — немедленно.

Шэм не стал спорить. Только сейчас он понял, чего он хочет по-настоящему — спать. Волоча ноги, он покинул жарко натопленный вагон, огромную клетку из ребер, которая раньше была кротом, и вышел в качающийся коридор. Побрел к себе. В свой тесный уголок. К полке, такой же, как у всех. Пробираясь через храпящих и пускающих газы людей, которые крепко спали, отстояв смену. Песни рубщиков, врывавшиеся в сон Шэма, стали его колыбельной.

Глава 3

— Изумительно! — восклицал Воам, раздобыв Шэму работу на «Мидасе». — Просто изумительно! Ты больше не ребенок, тебе пора работать, а лучшая профессия на свете — это врач. И где еще можно узнать ее так глубоко и быстро, как не на кротобойном поезде, а?

«Что это за логика?» — хотелось закричать тогда Шэму, но разве он мог? Восторженный, волосатый, пузатый, как бочонок, Воам ин Суурап, скольки-то-юродный кузен Шэма по материнской линии и один из его опекунов, сам никогда на поезде не служил. Зато он был домоправителем у капитана. Тем не менее по какой-то ему одному ведомой причине докторов он уважал даже больше, чем кротобоев. Хотя что тут удивительного, ведь другой родич Шэма, а также, по совместительству, его второй воспитатель и опекун, — сутулый, дерганый, угловатый Трууз ин Верба — от них просто не вылезал. И врачи, надо отдать им должное, обычно не обижали горластого вреднючего старикашку.

Шэм был также способен отказаться от работы, добытой ему Воамом и Труузом, как втоптать их одежду в собачье дерьмо или в землю меж рельсов. Предложить взамен ему тоже было нечего, как он ни напрягал мозги. Сколько уж времени прошло после школы, а он все бездельничал. Впрочем, он и в школе, по большей части, делал то же самое.

Шэм был уверен, что на свете есть занятие, к которому у него лежит душа, для которого он создан. Тем более обидно было ему сознавать, что он не знает, в чем оно заключается. Учиться дальше он не хотел, не зная, к чему именно он способен; сдержанность в общении — возможно, результат не слитком выдающихся школьных успехов — помешала ему преуспеть в обслуживании и в торговле; для физической работы он был слишком молод и слаб; одним словом, Шэм многое перепробовал и всем остался недоволен. Воам и Трууз его не торопили, но тревожились.

— А может, — не раз начинал он, — в смысле, а что, если… — Но родичи с нехарактерным для них единодушием немедленно пресекали все его попытки развивать мысль в данном направлении.