Стивен Кинг - Мой милый пони

У мальчика была сестренка, Пэтти, старше его на шесть лет. Он понимал ее, но не обращал на нее внимания, потому что почти все, что она говорила вслух, было глупым. Остальные же чувства она выражала щипками. Самые болезненные называла "щипки Питера". Она предупредила Клайва, что если он кому-нибудь расскажет про "щипки Питера", его ждет мучительная смерть. Судя по ее словам, у нее был список кандидатов на мучительную смерть, сравнимый лишь со списком "Корпорации убийц". Слушая ее, мальчику хотелось засмеяться.., до тех пор, пока он не бросал взгляд на ее худое свирепое лицо. Когда видишь, что написано на нем, желание смеяться пропадает. По крайней мере у Клайва такое желание пропадало. И в общении с ней нужно было быть осторожным - хотя казалось, что она глупая, на самом деле впечатление было обманчивым.

- Я не собираюсь ходить на свидания, - заявила она однажды вечером за ужином, примерно в то время, когда юноши обычно приглашали девушек или на весенние танцы в городском клубе, или на выпускной вечер в средней школе. Мне наплевать, даже если никто не пригласит меня. - И она посмотрела на сидевших вокруг стола широко открытыми глазами, полными вызова, подняв их над тарелкой с тушеным мясом и овощами.

Клайв посмотрел на неподвижное и какое-то пугающее лицо своей сестры, глядящей сквозь пар, поднимающийся от тарелки, и вспомнил о случившемся два месяца назад, когда еще лежал снег. Он прошел по коридору верхнего этажа босиком так, что она не слышала его шагов, и заглянул в ванную - дверь была открыта. Он не имел ни малейшего представления, что там стоит его сестра Пэтти. То, что он увидел, заставило его окаменеть. Если бы она хотя бы чуть-чуть повернула голову налево, то неминуемо увидела бы его.

Но она не заметила брата, потому что была слишком занята созерцанием собственной персоны. Пэтти стояла в ванной голая подобно изящным девушкам из просмотренного с первой до последней страницы журнала "Очарование мод", принадлежащего Фокси Брэнниген. Банное полотенце лежало у ее ног. Впрочем, Пэтти не относилась к числу; девушек, украшавших страницы журнала мод. Клайв знал это, да и она знала это тоже, судя по ее поведению. Слезы катились по ее прыщавым щекам. Крупных слез было очень много, но она не издавала ни звука. Наконец Клайвом овладело чувство самосохранения, и он на цыпочках удалился. Мальчик не сказал никому ни слова о случившемся, не говоря уже о самой Пэтти. Он не знал, какой будет реакция сестры на то, что ее младший брат видел ее с голым задом, но отчетливо представлял ярость Пэтти, когда она узнает, что Клайв застал ее плачущей (даже если этот плач и был таким беззвучным). Уж за это она точно его убьет.

- Я считаю, что мальчишки глупы и большинство из них пахнут испорченным домашним сыром, - сказала она тем весенним вечером и отправила в рот вилку с куском ростбифа. - Если один из них попытается назначить мне свидание, я просто засмеюсь.

- Ты еще изменишь свою точку зрения, крошка, - сказал отец, прожевывая свой ростбиф и не отрывая взгляда от книги, лежащей рядом с его тарелкой. Мама уже давно отказалась от попыток уговорить его не читать во время еды.

- Нет, не изменю, - ответила Пэтти, и Клайв понял, что она не изменит. Когда Пэтти что-то утверждала, то почти всегда держала слово. В ней было что-то, что Клайв понимал лучше его родителей. Он не был уверен, что она действительно собиралась - понимаете, по-настоящему - убить его, если он проговорится относительно "щипков Питера", однако рисковать не собирался. Даже если она и не убьет его всерьез, то уж обязательно найдет какой-нибудь эффектный и одновременно незаметный способ причинить ему неприятности, уж в этом можно не сомневаться. К тому же иногда "щипки Питера" вообще-то не были настоящими щипками. Они больше походили на поглаживание - так Пэтти гладила своего пуделя-полукровку Бренди. Он знал, что она делала это потому, что он вел себя плохо, хотя у него была тайна, которой он совсем не собирался делиться с ней: эти другие "щипки Питера", похожие на поглаживание, были даже приятными.

***

Когда дедушка открыл рот, Клайв подумал, что сейчас он скажет: "Пора идти домой, Клайви", - но вместо этого он произнес:

- Я хочу открыть тебе что-то, Клайви, если ты хочешь выслушать меня. На это не потребуется много времени. Ну как, хочешь послушать, Клайви?

- Да, сэр!

- Действительно хочешь, правда? - спросил дедушка с неуверенной улыбкой.

- Да, сэр.

- Иногда я думаю, что было бы неплохо украсть тебя у твоих родителей, чтобы ты всегда был рядом со мной.

Мне кажется, если ты всегда будешь рядом, я буду жить вечно, несмотря на плохое сердце.

Он вынул сигарету изо рта, бросил ее на землю и растоптал сапогом, поворачивая каблук из стороны в сторону, и затем засыпал окурок слоем земли, который сдвинул каблуком, - так, на всякий случай. Когда он снова посмотрел на Клайва, его глаза блестели.

- Я перестал давать советы давным-давно, - сказал он. - Лет тридцать назад или даже больше, не помню. Я прекратил давать советы, когда заметил, что их дают только дураки и только дураки им следуют. А вот инструктаж.., да, инструктаж - совсем другое дело. Умный мужчина будет время от времени давать инструкции, а другой умный мужчина - или мальчик - будет время от времени прислушиваться к ним.

Клайв молчал, глядя на своего дедушку и прислушиваясь к каждому его слову.

- Существуют три типа времени, - сказал дедушка, - и хотя все они являются реальными, только один из них реален по-настоящему. Ты должен убедиться в том, что знаком со всеми тремя и одновременно всегда способен отличить одно от другого. Ты меня понимаешь?

- Нет, сэр.

Дедушка кивнул.

- Если бы ты сказал: "Да, сэр", - я отшлепал бы тебя по заднице и отвел обратно на ферму.

Клайв посмотрел вниз на размазанные по земле остатки дедушкиной сигареты. Его лицо покраснело от гордости.

- Когда человек - шкет вроде тебя, время тянется медленно. Возьмем такой пример. Наступает май, и ты думаешь, что занятия никогда не окончатся, что середина июня никогда не наступит. Разве не так?

Клайв подумал о тяжести томительных, пахнущих мелом школьных дней и кивнул.

- А когда наконец наступает середина июня и учитель вручает тебе табель и отпускает тебя, тебе кажется, что ты никогда не вернешься в школу. Разве не правда?

Клайв представил нескончаемую вереницу дней и кивнул так энергично, что у него хрустнули позвонки.

- Господи, конечно! То есть я хочу сказать, вы правы, сэр Ему представились все эти дни, протянувшиеся по равнинам июня и июля и за невообразимый горизонт августа Так много дней, столько восходов, полуденных ленчей с бодонской копченой колбасой, с горчицей, сырым нарезанным луком и огромными стаканами молока. А твоя мать тихо сидит в гостиной со своим бездонным стаканом вина и смотрит по телевизору мыльные оперы. Так много бесконечных вечеров, когда пот выступает на твоих коротких волосах и стекает по щекам, вечеров, когда ты замечаешь, что перед тобой неожиданно в сумерках появляется мальчишеская тень. Так много бесконечных сумеречных вечеров, когда пот застывает от прохлады, как крем после бритья, на щеках и предплечьях во время игр в перетягивание каната, или в разбойников и сыщиков, или в "кто первый захватит флаг". Звуки велосипедных цепей в хорошо смазанных шестеренках, запахи жимолости, и остывающего асфальта, и зеленых листьев, и скошенной травы. Шорох бейсбольных карточек, раскладываемых на крыльце у кого-нибудь из ребят, торжественные и важные обмены в составе обеих бейсбольных лиг, заседания советов, проходящие июльскими вечерами, пока не раздастся зов: "Кл-а-а-йв! Ужинать!" - кладущий конец всем этим делам. Этот зов, которого всегда ждешь, оказывается таким неожиданным, как полуденное пятно, которое к трем часам превращалось в темную мальчишескую фигуру, бегущую по улице рядом с тобой. И этот мальчик, прилипший к твоим пяткам, который к пяти часам превращается в мужчину, правда, очень высокого и тощего. И бархатные вечера у телевизора и раздававшийся время от времени шелест страниц, когда их отец читал одну книгу за другой. Он никогда не уставал от чтения; слова, слова, слова, слова - папа никогда не уставал от них. Клайв однажды хотел было спросить его об этом, но в последнюю минуту испугался. Иногда мать встает и идет на кухню, ее сопровождают обеспокоенные, сердитые глаза сестры и его собственный любопытный взгляд. Негромкое звяканье стакана, когда мать наполняет его из стоящей там бутылки, этот стакан никогда не бывает пустым после одиннадцати утра. И отец ни разу не оторвется от своей книги, хотя Клайву казалось, что он слышит и знает все. Однажды он осмелился поделиться своими мыслями об этом с Пэттц, но та обозвала его глупым лгуном и так ущипнула, что это место болело весь день. Жужжание комаров за окнами, затянутыми марлей, которое после захода солнца всегда кажется гораздо громче. Приказ отправляться спать, такой несправедливый и такой неизбежный, что спорить даже не имело смысла. Небрежный поцелуй отца, пахнущий табаком, более нежный, мягкий, одновременно сладкий и кислый от вина поцелуй матери. Голос сестры, уговаривающей мать ложиться спать, после того как отец отправился в соседнюю таверну, чтобы за парой кружек пива следить по телевизору за матчем по борьбе, и ответ матери, что Пэтти должна заниматься своими делами и не совать нос в чужие. Разговоры, которые расстраивали мальчика своим содержанием, но почему-то успокаивали тем, что можно было всегда предсказать, о чем пойдет речь. Светлячки, блестящие в сумерках; отдаленный автомобильный гудок в тот момент, когда Клайв въезжал в длинный темный тоннель сна, затем следующий день, кажущийся таким же, как предыдущий, но чем-то от него отличный. Лето. И оно не просто казалось длинным, а действительно было таким.