Металлический жаворонок - Маргарет Сент-Клер
Скиннер ещё прошелся по комнате, ероша волосы.
– Что ж, – сказал он наконец, – насколько я понимаю, нет никаких реальных причин, по которым мы не могли бы установить миссис Риттербуш очень маленькую гортань, поскольку ее использование будет только временным. И это избавит нас от необходимости точного определения размера.
– … больно? – прогудела Уна.
– Прошу прощения. Я не… о, я понимаю. Нет, не больно. Некоторые пациенты сначала жалуются на болезненность, но это потому, что они неосознанно пытаются использовать естественную гортань, вместо того чтобы позволить идиопластической делать свою работу.
– … звук? – спросила Уна.
На этот раз Скиннер оказался полностью сбит с толку. Джику пришлось поработать переводчиком.
– Думаю, что она хочет знать, как будет звучать ее голос, – сказал он с некоторым сомнением, – Если она не сможет петь очень хорошим голосом, нет смысла возиться с гортанью.
– Это будет зависеть только от нее, – ответил Боб Скиннер. – Всё зависит от того, насколько четко она сможет представить звук, который захочет издать. Если она подумает о качественном звуке, если она твердо будет в этом убеждена, то у нее получится именно такой звук. Большинство людей, которым была установлена идиопластическая гортань, отметили, что их голоса стали намного лучше, чем были раньше.
– Мой совет миссис Риттербуш – посвятить время между сегодняшним днем и концертом прослушиванию песен, которые она собирается спеть, в исполнении какой-нибудь хорошей певицы. А мы займемся поисками очень маленькой гортани для неё.
Уна вытерла слезы. Она пожалела, что так сильно плакала. Все должно было наладиться, а она теперь выглядела совершенно ужасно! Какой в этом смысл?
– … пою, – прохрипела она. – Всё-таки спою.
– Не сомневаюсь, что так и будет, милая, – сказал Джик. – Как жаворонок.
Четыре дня спустя Уна, одетая в ярко-зеленое, богато украшенное платье, стояла перед Бобом Скиннером. Идиопластическая гортань только-только привезли. МакГрегор не смог предоставить нужный размер, и им пришлось послать запрос в Сибирь, в Омскую Детскую Больницу.
Из-за занавеса до Уны доносился гул зрительного зала. Она старалась не думать о нём. Джойзель Кэбот-Кэбот все утро названивала ей по видео, чтобы выразить сожаление по поводу того, что у нее пропал голос и она не сможет петь.
Хотя Уна каждый раз говорила ей, что к началу концерта с ней все будет в порядке, она и сама до конца в это не верила. К этому моменту она уже так разнервничалась, что ее слегка подташнивало.
– Пожалуйста, откройте пошире, – попросил Скиннер.
Он размахивал гортанью перед ее носом. Это был маленький, розоватый, сморщенный предмет, похожий на детский носок, севший после стирки. Уна с опаской посмотрела на него, закрыла глаза и повиновалась.
На какой-то ужасный миг Уне показалось, что она вот-вот задохнется, но потом она снова смогла дышать.
– Как вы себя чувствуете? – поинтересовался Скиннер.
Уна открыла глаза.
– Прекрасно, – ответила она звенящим, как колокольчик, голосом.
Скиннер посмотрел на нее почти с благоговением.
– Боже, как изменился ваш голос! – сказал он. – Что ж, удачи.
– Спасибо.
Аккомпаниатор взял несколько первых нот «Темных глаз». Занавес поднялся. С дрожью в коленях Уна вышла на сцену.
Джойзель Кэбот-Кэбот сидела во втором ряду, так близко, что Уна могла разглядеть сапфиры, оправлявшие её ногти. Она смотрела на программку сквозь альмандиновый лорнет, слегка приподняв брови. Что-то в этом зрелище так сильно разозлило Уну, что она забыла о своей нервозности. Она небрежно прислонилась к арфанино и ждала, пока аккомпаниатор подаст ей сигнал. Потом открыла рот.
То, что получилось, стало для самой Уны откровением. Ее голос звучал в точности как у Полы Австралис, только более искренне и чище. Даже если «Металлический жаворонок» работал так, как о нём говорилось в рекламе, она не смогла бы звучать лучше. О, боже. Она имела в виду, О, БОЖЕ!
Она закончила. На мгновение воцарилась полная тишина, и она пыталась понять, что случилось. Затем раздался грохот, гром аплодисментов. Люди нажимали третью кнопку на спинках кресел, ту, что обозначена как «Овации».
Уна стояла у арфанино, раскланиваясь во все стороны и любезно улыбаясь, как она и представляла в своих мечтах. Но приятнее аплодисментов, приятнее звучания ее голоса, приятнее, чем что-либо еще, был вид завистливого, бледно-зеленого выражения на лице Джойзель Кэбот-Кэбот.
Аплодисменты после следующей песни Уны – «Четыре генерала» были ещё более бурными, и Уна все еще принимала их, когда заметила, что Джойзель встала со своего места и, проталкиваясь между зрителями, направилась к проходу. Озадаченная Уна смотрела, как она удаляется в дальний конец зрительного зала.
«Барзун-Барзан» имел еще больший успех, чем «Четыре генерала». Зрители уже давно перестали нажимать на кнопки аплодисментов и яростно хлопали в ладоши, а кто-то в зале что-то кричал. После «Браво!» и «Бис!» Уна оглядела зал в поисках Джойзель, но не смогла ее найти, должно быть, та ушла домой.
Аккомпаниатор сыграл первые несколько тактов из последнего номера Уны «Ging Heut’ Morgen». Уна приоткрыла рот. Свет погас.
Зрители беспокойно зашевелились. Кто-то в первых рядах нервно кашлянул. Через мгновение сзади раздался высокий женский голос: «Свет!» Уна попыталась продолжить свою песню, но не смогла. Ее аккомпаниатор ушел за кулисы в поисках электрика, да и вообще, люди слишком расшумелись.
– Давай уйдём отсюда! – крикнула незнакомая женщина. – Я не собираюсь сидеть здесь в темноте!
Раздался грохот и стук, словно она решила последовать своему совету. Кто-то прокричал «Свет!» еще несколько раз, и затем грохот и стук стали слышны все отчетливее. Казалось, все, кто был в зале пытаются выбраться со своих мест в проход.
Уна стояла посреди погружённой во тьму сцены, борясь со слезами. Свет погас так неожиданно (или его погасили – но сейчас было не время вдаваться в подробности), и все произошло так быстро, что Уна растерялась.
Одно было ясно наверняка: ее выступление будет сорвано, если она что-нибудь не предпримет. Может даже начаться паника. Неужели она ничего не сможет сделать? Неужели она ничего не сможет спеть – что-нибудь хорошее и громкое, что заставило бы их остановиться, пока кто-нибудь не пострадал?
Уна глубоко вздохнула. Она сжала кулаки, шагнула к краю сцены, и ее флуоресцентный подол платья слабо блеснул в темноте. Конечно, она не тренировалась петь эту песню, но слышала
