Владимир Колотенко - Верю, чтобы познать
Глава 5
Отыскался и наш монарх. Он сам нас нашел и вернул все долги. Выглядел молодцевато. Он не только не умер, как мы думали, но заметно прибавил в весе. У нас даже возникла мысль, не пошло ли под действием наших липосом его развитие в обратную сторону. Инволюция возраста! Это была еще одна наша Нобелевская премия. Встреча была теплой и трогательной. Он то и дело просил прощения.
- Вы уж, господа, извините.
- Что вы, что вы...
Приближался Новый год. Миллионы, опять посыпавшиеся на наши головы, как манна небесная, теперь казались нам гранитными глыбами, поскольку поддержание в должном и желанном здравии нашего подопечного, заставляло нас каждый день справляться о его самочувствии, и как только в его голосе чувствовались хандра или недовольство, мы неслись к нему как угорелые, вооруженные ампулами с лекарствами и шприцами, липосомами и простагландинами, с гормонами и антиоксидантами. Мы подкалывали ему и транквилизаторы, и даже слабенькие наркотики, только бы он не хандрил, и пока нам удавалось держать его в добром здравии, мы даже уверовали в чудодейственную силу наших генных ухищрений и надеялись, что битва за крепость под названием cancer hepati уже выиграна.
Как-то позвонил Вит:
- Послушай, ста-а-рик... Мне надоело подбирать крохи со стола Америки. Вы ученые, умные, а здесь деньги под ногами валяются. Что если?..
Он наскоками бывал в Америке и видел, что мы стоим гораздо дороже, чем себя продаем. Ему это не очень нравилось, он настаивал на переезде. Он никогда не был ученым, но стал великолепным менеджером.
- Зачем нам переться в какую-то Америку, - сказал я, а сам думал о том, что, возможно, в этом и есть свой резон. Ведь нужны были огромные деньги. Миллионы монарха уже не спасали и таяли как вчерашний снег.
Глава 6
Как-то вечером мы сидели в кафе, за окном моросило, а за столиком было уютно и тихо. Жора жадно курил, сигарета за сигаретой и огрызком карандаша, откуда-то появившимся в его руке, рисовал на салфетках какие-то одному ему понятные структурные схемы. У него была страсть - все превращать в знаки, символы, схемы, рисуя их на всем, что попадалось под руку и даже под ногу - на фильтре, на клочке газеты, на колене или на салфетке, на асфальте или веточкой на прибрежном песке... Ему нравилось марать бумагу, создавая на ней какой-либо очередной графический шедевр своей мысли.
- Понимаешь меня? - время от времени спрашивал он и, не дожидаясь ответа, продолжал одним росчерком, как Пикассо своего знаменитого голубя, рисовать корону. Я не силен в политике, но из вороха его слов и салфеточного символа царской власти можно было догадаться, что речь шла о монархии, возвращаемой Жорой на территорию нашего кафе. Жору несло. Он так быстро и сбивчиво говорил, что трудно было вставить слово и уследить за его мыслью.
- Ко мне словно прикоснулась Божья десница, - горячо произнес он, - я теперь знаю, зачем живу...
Я не знал, куда себя девать, слушая его признания. О лечении рака, инфаркта или инсульта не было сказано ни слова, как не было упомянуто и о предупреждении старости, решении проблем долголетия. А между тем, от решения этих проблем, кормивших и одевавших нас, впрямую зависела наша жизнь.
- И мы построим, - возбужденно говорил он, - новый мир, новый мир... Экология, экономика, социум... Но главное - дух! Главное изменить сознание этого ублюдка, объявившего себя Homo sapiens - твоего человека разумного.
- Моего?!
Мы помолчали.
Жора словно в воду глядел. Изменить сознание человека, пожалуй, самое трудное дело. И мозг его напряженно думал об этом: нужно менять. Менять и затем, как на камне, строить новый дом, новый мир! Строить. И владеть... И владеть, конечно! Кто из нас не мечтал в свое время стать на миг Александром Великим или Наполеоном, Цезарем или Октавианом, Коперником или Эйнштейном, или, на худой конец, Чан-Кай-Ши? Пусть кинет в меня камень тот, кому хоть единожды в жизни не приходила в голову эта великая мысль: владеть миром!
Все, что Жора рисовал на салфетках, мне не очень нравилось. Это были спирали развития и круги, и ромбы... Были и чьи-то глаза и уши, нейроциты и ДНК... Не было только звезд. Ни пяти, ни шестиугольных. Звезды, которые он видел здесь, на земле, его раздражали. Бесконечно же любоваться он мог только тайнами небесных звезд. Жора был никчемным художником, фигурки его кособочились и, хотя были плоскими, как листок фанеры, они едва держались на хрупких бумажных ногах. Я смотрел на все его художнические потуги и ухмылялся: нарисует он пирамиду или не нарисует? Нет. Нет! И вот пробил час, решил я, пришла та минута!
- Дай-ка я, - сказал я и забрал у него карандаш.
Я взял салфетку и стал рисовать на ней сначала какие-то фигурки: кружки, спирали, квадратики... Жора снисходительно улыбался, мол, давай-давай, я уже все перепробовал.
- Вот смотри, - сказал я и смело начертил пирамиду.
- Что это? - спросил он.
- Пирамида, - сказал я тихо, - пирамида жизни. Четыре грани: экономика, экология, социум...
- А четвертая?
- Личность, власть...
- Власть!.. Какое крепкое, сильное слово, - сказал Жора, сверкнув очами, и повторил с наслаждением, - власть!.. Как клинок! Как кортик!..
Я дождался, когда он снова вернулся ко мне и стал рассказывать о значении каждой линии на салфетке. Что-то дорисовывал, что-то черкал... Пока салфетка не превращалась в бумажный ошметок. Я тянулся рукой за другой...
- Пирамида, - сказал я еще раз, - вот модель жизни.
Жора откинулся на спинку стула и посмотрел на меня.
- Ты, парень, бредишь, - произнес он, - какая еще пирамида?! Пирамида - это каменный гроб, яма, смерть...
Я выждал, когда он закончит, и попытался продолжить рассказ.
- Брось, - сказал Жора, - тебе не идет быть упрямцем. Ты же знаешь: я их терпеть не могу. Упрямство - это явный признак...
- Тупости, - сказал я, - я знаю.
Я и не думал обидеться, я понимал, я чутьем, шестым чувством своим ощущал, что пирамида прекрасна. И Жора, я уверен, тоже почуял: это то, что он так долго искал! На то он и Чуич, чтобы ловить на лету! Пирамида, как ничто другое, вместила в себя существо жизни. Это было новое представление о жизни, новый брэнд. Геометрическая пространственная модель. Как модель атома. Или модель ДНК. Я увидел мгновенную искру не то чтобы зависти, нет, искрометную вспышку обиды, может быть, сожаления и внутреннего неудовольствия, даже разочарования собственной персоной: почему не я?! Почему не мне пришла в голову эта мысль? Такое бывает: ты думаешь, мучаешься, сходишь с ума от того, что не в состоянии разложить, так сказать, по полочкам свои представления о чем-то значимом для тебя, важном, скажем, о жизни, и вдруг кто-то приходит и заявляет: «Смотри: это же пирамида!». И у тебя выпадают глаза: в самом деле! Именно в такую минуту Архимед и проорал свою «Эврику!» Но глаза загораются и тот же час тухнут: только слепой мог этого не увидеть. Такое бывает. Теперь мы сидели и просто молчали. Как-то не было слов. Я черкал очередную салфетку, Жора раскурил свою трубку.
- Налить? - спросил он и потянулся рукой к бутылке.
Я кивнул: давай.
- Знаешь, - сказал потом Жора, - в этом что-то есть.
Он слово в слово повторил слова Вильяма Задорского. Ничего другого от него я и не ждал. Еще бы! Есть не какое-то «что-то», а именно то, что нам было нужно. Вскоре мы в этом удостоверились в полной мере.
- Смотри, - снова с жаром сказал я, суя ему под нос свежую салфетку с красивенькой пирамидой, - смотри...
- Ладно, ладно, я понял.
Еще бы! Как такую простоту не понять!
- Здесь все, - сказал я, - основание - это весь генофонд жизни, на вершине - Иисус.
- Да, - сказал Жора, - мне нравится. Вершина - это точка абсолютной гармонии всех ее составляющих.
Он и мою мысль повторил слово в слово!
- Точно! Точка! Точка абсолютного совершенства, - кивнул я, - если хочешь - трон Иисуса Христа.
- Трон?!
Он выкрикнул это слово и сам себе удивился. Он был просто обезоружен моими доводами. Я гордился и торжествовал, видя, как Жора был потрясен моей придумкой.
- Слушай, - сказал он, - ты опять гений!.. Прекрасный образ! Мы ведь редко думаем словами, хотя, собственно, здесь слова уже и не нужны. Но вот еще что...
Он задумался на секунду и тут же обреченно прорек:
- Совершенства ведь не бывает...
Он сказал это так тихо, что мне пришлось читать по губам.
Как раз в этот момент я было пригубил рюмку, но тотчас оторвал ее от губ и приподнял над столом. Я спешил ему на помощь.
- Ты тоже гений, давай выпьем за это. За нас, гениев...
Жора отложил трубку в сторону, взял свою рюмку, и теперь искренняя обворожительная улыбка озарила его лицо.
- За нас, гениев, - согласился он, мы чокнулись и опрокинули в себя содержимое рюмок.
Потом мы долго молчали. Он тоже стал рисовать пирамиды, затем конусы, многоугольники и даже какие-то тетраэдры или октаэдры. Но они ни в какое сравнение не шли с моей пирамидой. Мне нравилась лишь его похвала: «Мне нравится».
