Владимир Печенкин - Два дня «Вериты»

— Какие трубы?

— Мы не знаем. Черные большие трубы на ножках. Вождь Одинокий Лось говорит, что от труб болеют и умирают тхеллуки. Одинокий Лось мудр, и если он говорит, значит, так оно и есть.

— Но белый доктор лечит вас.

— Он дает пить соленую и кислую воду. Но люди все равно умирают. Тогда доктор гринго разрезает мертвых и смотрит, что у них внутри. А родственникам умерших дает за это деньги.

— Почему вы думаете, что гринго насылают болезнь?

— Гринго говорят, что смотрят в трубы на звезды. Но мы не верим. Хотя они все очень добры и дают индейцам виски. Они очень жалеют тхеллуков. Но все-таки это они насылают болезнь. Так говорит Одинокий Лось. Он знает. И мы знаем.

— Зачем?

— Они не говорят. Вчера прилетел их большой начальник и привез большую трубу. И Одинокий Лось послал нас к сеньору доктору. Пусть приедет, пусть спросит гринго, зачем они мучают тхеллуков. Но сеньора доктора нет…

— Тогда надо прогнать гринго с Каменного ручья.

— За что? За то, что смотрят на звезды? Ведь мы не знаем правды. А разве можно прогнать человека, если не знаешь точно, в чем он виноват?

Руми рассматривал мелкие красные пятна на сухой коже гостей, осунувшиеся лица, запавшие, тусклые глаза.

— А сеньора доктора нет… — грустно повторил лысый.

Индейцы молчали. И молчал Руми.

— Ты поможешь нам? — спросил негромко лысый индеец.

Руми ответил не сразу.

— Я не могу идти на Каменный ручей. И я не знаю, что надо делать.

Нависло долгое молчание.

Потом лысый тяжело поднялся и пошел к мулам. За ним и остальные.

— Подождите, — остановил их Руми. — Дайте мне еще подумать.

Они замерли. И стояли так, пока он думал. Они боялись потревожить его мысли.

— Если вы поедете быстро, очень быстро, когда вы будете на Каменном ручье?

— Наши мулы больны. Но если надо… к полудню мы приедем.

— Хорошо. — Руми встал. — Сзывайте всех здоровых и сильных мужчин, укройте под плащами какое найдется оружие и идите к гринго. Спросите, зачем они пришли и правда ли, что от них идет смерть. Гринго скажут вам всю правду.

— Они не скажут правды.

— Они скажут. И тогда поступайте с ними как воины. Или болезнь отняла у вас смелость?

— Мы не боимся, — тхеллук гордо вскинул лысую голову. — Нам уже нечего бояться. Но у гринго нет правды…

— Вы слышали, что я сказал? Или вы не верите мне, другу сеньора доктора? Гринго откроют вам свои тайны.

Тускло-черные глаза лысого тхеллука смотрели в землю. Под неподвижностью глинисто-смуглого лица таилось недоверие.

— Хорошо, мы передадим твои слова Одинокому Лосю.

Индейцы прощально тронули Руми за плечо и пошли к мулам.

Когда солнце проплыло в небе половину пути, индеец посмотрел на наручные часы — подарок доктора — и стал спускаться к потоку.

Белые — горячие стены электростанции встретили его сонным гудением турбины. Он отомкнул дверь и вошел. Щит с приборами смотрел на Руми красными и зелеными глазами сигнальных ламп, словно спрашивал: «Ну и что ты надумал, Руми?» Индеец хорошо разбирался в сложностях этих приборов, рубильников, сигналов, в переплетении проводов. Он теперь знал душу машины. И все же испытывал перед ней мистический трепет, как перед мудрым богом белых.

Руми остановился у отдельного маленького щитка, отмеченного буквой «V». Слушал голос машины, думал. Машина ждала, она не умела или не хотела подсказать…

Руми думал. И показалось ему, что за спиной, в кресле перед столиком, сейчас сидит сеньор доктор. Сидит, курит сигарету и смотрит в спину Руми.

«Включи рубильник, посмотри на сигнал и на прибор», — спокойный, доброжелательный, ободряющий голос сквозь гул генератора. Так говорил сеньор доктор, когда обучал Руми. «Ты все понял, Руми? Восемнадцатого августа в полдень включишь рубильник», — так говорил сеньор доктор, когда уезжал. А сегодня только семнадцатое…

«Гринго откроют вам свои тайны. Или вы не верите мне, другу доктора?» — так говорил сам Руми сегодня.

Индеец глубоко вздохнул и включил рубильник.

Вспыхнул на щите красный сигнал. Стрелка прибора плавно отошла на десять делений вправо и остановилась, покачиваясь. Руми выждал десять минут по часам и стал чуть заметно вращать штурвальчик реостата. Стрелка пошла вправо.

Через полчаса он вышел и замкнул дверь. День показался еще более ярким, нагретый горный воздух еще пахучее после запахов масел и резины. Ничто не изменилось кругом. Только росло в груди индейца беспокойное желание сказать кому-то о чем-то… Может быть, вот этим камням — о том, что он ослушался приказа.

Когда солнце уже коснулось раскаленным краем далекой сиренево-розовой горы, на тропу нерешительно вышел человек. Рука Руми потянулась к карабину. Но тотчас же он оставил оружие, и совсем иное, недостойное мужчины волнение заставило дрогнуть его тонкие губы — там шла Паула. Она шла к воротам больничной изгороди, настороженно, как пугливый зверек, вглядываясь в молчаливые коттеджи.

Сначала Руми обрадовался — ведь это Паула! Потом рассердился — как она посмела! Потом опять обрадовался — все-таки это была Паула… Он скатился с обрыва и встретил ее у входа, встретил не так сурово, как следовало бы.

— Руми! Послушай меня, Руми! — она так волновалась, что даже не опустила глаз, как подобает девушке при встрече с мужчиной. Избаловал девчонку сеньор доктор!

— Приказано всем уйти, ты же знаешь… — голос Руми звучал не очень уверенно — ведь он и сам нарушил приказ.

— Руми! Отец продал меня кому-то! Не знаю кому! Не спрашивала кому. Просто убежала. Он отобрал деньги, что подарил сеньор доктор, и теперь пьет гуаро. Сеньор доктор говорил, что человек, пусть даже женщина, — не мул, чтобы его продавать! Я не хочу, не хочу, Руми! Не прогоняй меня! Может, я плохая дочь, что ушла. Я старалась быть покорной… Но сегодня что-то случилось со мной… Руми, не прогоняй! Или я уйду за горы, в большие поселки белых людей, о которых рассказывают так много дурного…

Она лепетала сбивчиво, теребя цветастый платок на груди. И вдруг заплакала, тихо, горько, не пряча лица. Руми совсем растерялся и, что еще хуже, не сумел скрыть от женщины своего замешательства. Он взял девушку за руку и совсем неожиданно для себя пробормотал:

— Мне всегда было приятно смотреть на тебя…

— Руми!

Блестящие заплаканные, чуть раскосые глаза заслонили весь мир — скалы, небо, последние лучи солнца, мачту на вершине, тропу, ведущую в Кхассаро…

Руми опомнился и тревожно огляделся. Но все было в порядке, и тропа безлюдна. Солнце провалилось за край гор, из ущелий хлынули торопливые сумерки. Индеец ласково коснулся тугих черных кос: