Александр Усовский - Эра негодяев

— Это какой любимой женщины? Жены бывшей?

— Что ты, окстись! Помнишь, был у меня жутко яростный роман с Гердой Кригер? На пятом курсе?

— О! Еще и как помню! Мы тогда с Сержем и Алексом все удивлялись, что ты на ней не женился.

— Я и сейчас удивляюсь.

— Что, так серьезно задела?

— Понимаешь, не в этом дело. Если бы мы пробыли вместе еще полгодика — может быть, я б по ней и вовсе бы сейчас не страдал. А тогда наш роман погиб из-за обстоятельства непреодолимой силы — в просторечии именуемого форс-мажором. Ей нужно было ехать домой, мне — оставаться здесь. А у нас самый разгар отношений! Остались недоговоренные слова, недодуманные мысли, неисполненные поцелуи… ну и еще сам знаешь что. — Тут перед глазами Одиссея мелькнул дорожный знак, и он немедля замял разговор о своей неудавшейся любви — благо, причина была более чем существенная: — О, гляди, ложка с вилкой! Давай тормознем, поедим!

— Не вопрос. С десяти утра не жрамши.

Они подъехали к придорожному кафе, расположенному у самого берега живописной речушки.

— Виепрз… Слухай, Саня, что тут написано, на шильде?

— Река Вепш. Ладно, лингвист, пошли.

Они зашли в кафе. Симпатично. Уютненько так, чистенько; и запах из кухни приятно волнует желудок. Годиться!

Тут же подошла пожилая аккуратная паненка, молча изобразила внимание. Одиссей улыбнулся ей и сказал:

— День добры, пани. Прошам два флячки, две голёнки, с фритками и суровками, каву, едно пиво.

Паненка кивнула.

— Добже. Тераз вшистко бендзе. Прошам сядачь.

Они уселись на добротно срубленные из идеально отполированных досок лавки; стол был такой же, простой, деревенский — но идеально чистый, с любовно отшлифованной столешницей; салфеточки, пепельница, наборы аккуратно завернутых в шуршащую папиросную бумагу столовых приборов — всё сияло чистотой и порядком.

— Ну, а теперь рассказывай, негодяй, как меня под монастырь захотел подвести! — Игорь шутливо помахал перед его глазами ножом.

Одиссей промолчал. Да, история неважная, что и говорить. Но и раскрывать теперь, после всего случившегося, всю подноготную их вояжа — он не станет. Зачем Игорю знать то, что ему знать в принципе не стоит? Проявил тот свои лучшие качества — что ж, значит, оказался мужчиной и солдатом; хорошо, что он в нем не ошибся. А все же больше он ему ничего не расскажет. Пока…

Выехали они пятого марта рано утром — исключительно из тактических соображений директора фирмы 'Авитекс'. Каковые он сформулировал предельно лапидарно:

— Саня, у меня дома жена, тёща и дочка. Плюс Марина. Плюс еще одна крошка, ты ее не знаешь. Итого пять баб. Я восьмое марта не переживу. Надо свинтить из дому пятого.

В принципе, никаких серьезных оснований для того, чтобы задерживаться с отъездом, у них не было. Грузовая машина (на этот раз это был обычный 'МАЗ' с тентованным полуприцепом) была загружена еще третьего, четвертого марта груз был оформлен на таможне, все необходимые печати в книжку МДП и в СМР проставлены, полуприцеп опломбирован. Причин для отсрочки выезда действительно не было, и Одиссей, скрепя сердце, согласился с доводами своего товарища. Позвонили водителю фуры, велели ему трогаться в путь немедля, забили ему стрелку за Люблином, на девятнадцатом шоссе, на паркинге у деревни Конопница (фуре ехать на сутки больше, у нее еще очередь на границе, и погранпереход у нее другой — то есть по-любому до Люблина им ехать врозь) и, плотно позавтракав, убыли на запад.

Игорь погнал свой видавший виды 'фиат-крома' в путь с таким видимым удовольствием, что Одиссею стало немного не по себе. Он-то знал, что везет их 'МАЗ' под своим тентом…

Расстояние от Минска до Бреста в триста тридцать пять километров они промчались за четыре часа; можно было бы и быстрее, но несколько раз в пути им встречались патрули ГАИ, затаившиеся с радарами в самых что ни на есть глухих местах — поэтому было решено деньги экономить и держать разрешенную скорость — спешить-то им было, в принципе, некуда.

В Брест въезжали уже около десяти утра. Игорь, слегка притомившись за рулем, предложил сразу в очередь не становится, а где-нибудь в городе перекусить. Дескать, все равно, пока будем стоять — проголодаемся, и придется жрать какую-нибудь пакость из сомнительного придорожного кафе. А в городе все ж санэпидемстанция шерстит кафешки, и качество еды в городском общепите все же куда повыше.

Одиссей с ним согласился. Действительно, когда еще удастся спокойно, не торопясь, поесть горячего? Только в Польше. То есть минимум через шесть часов.

Завтракать (а заодно и обедать) решено было в гостинице 'Беларусь' — тамошнее кафе будило у Игоря приятные воспоминания.

— Эх, Санек, было время когда-то! Мы тогда в Польшу таскали разную хрень, сейчас даже смешно вспомнить, что тогда шло. Помню, как-то веников агромадный тюк упаковали в автобус — еле всунули! Подъем был на всем — минимум в два раза, а то и в три. Кастрюли, изоленту, утюги, веришь — даже замки амбарные навесные, какие уже лет сто никто не вешает — все волокли! Но это херня, на ней особых сумм зарабатывать не удавалось. Но однажды у меня была сделка — ты не представляешь, какой рентабельности!

— Ну-ну? — Заинтересовался Одиссей.

Игорь самодовольно улыбнулся и, отхлебнув минералки, продолжил:

— Дело было так. Как-то раз тесть мой приволок с работы штук двадцать каких-то спаренных проволочек в прозрачной изоляции — небольшеньких таких, сантиметров по двенадцать длиной, и где-то в сантиметр шириной; в общем, всю партию товара можно было в носок засунуть. Принёс, значит, он эти проволочки, вызвал меня в коридор с таинственным видом — и мне их вручил. При этом сказал, дескать, это не просто хрень какая-нибудь ненужная — видно, на моей роже было написано еще то удивление — а самый что ни на есть стратегический товар. А именно — термоэлектрические термометры, и в них — платина; он, мол, эти термопары на работе спёр, и мне поручает их полякам вдуть. Ну, посмеялся я про себя с мечтателя-тестя, но термопары эти с собой взял — а ну как не врет старик? И ты думаешь? Оказалось — так оно и есть! Захожу я в Бялой Подляске в скуп металлов колеровых, ложу пану эти проволочки на прилавок, и говорю так важно — дескать, прими платину по весу. Полячишко очёчки на нос нацепил, проволочки эти от изоляции освободил, и в какой-то хитрый прибор засунул. Ну, я не дурак, смотрю на индикатор. А он возьми и замигай — ПЛ да ПЛ! И цифирки — ноль, запятая, а потом все восьмерки да девятки. Платина, ёшь твою клёшь! Грамм пятьдесят где-то! Поляк со мной честь честью рассчитался, и оказалось у меня на руках, почитай, штука зелени. Это, заметь, в девяносто первом году, когда и двадцать долларов были деньги. Короче, вернулись мы в Брест, и я со своей крошкой — я тогда с Жанной Федоровной ездил, ты её должен помнить — завалился в эту самую 'Беларусь'. Три дня гудели без просыпу, шампанским ноги мыли! Ты, наверное, сейчас подумал, что я тестеву штуку дотла просадил? Нет! Всего нам этот гудёж обошелся что-то в сотни полторы баксов. Во цены были в старину! Вспомнить приятно! Ты чё не смеешься? Или гложет тоска по немочке? Чё ты смурной такой, а, Саня?