Владислав Выставной - Мультилюди

– Кстати. Я так и не представился. Федор Михайлович.

Пожилой протянул руку. Олег шмыгнул носом и пожал ее. Вот это номер! С именем – попадание в самое яблочко!

– Да, как Достоевского, – по-своему поняв удивление Олега, сказал Федор Михайлович. – Родители повеселились. Они у меня интеллектуалы были. Хотя, надо признать, не многие понимают их шутку, особенно в последнее время. Ну а мне даже лучше. Хорошо хоть Владимиром Ильичом не назвали. Не видать бы мне тогда службы во… За границей.

– Так что мне просили передать? – нетерпеливо спросил Олег.

– Хм. Друг сказал, что вы поймете, о чем речь. Он просил вас прекратить писать, как он выразился, прозу. Сказал, что добром это не кончится. Странно, да? Настойчиво так просил передать. А вы и впрямь пишете? Издавались?

– Пишу, – пожал плечами Олег, – не издавался.

– Наверное, хотите опубликовать что-то разоблачающее? В этом случае искренне не советую. Мои друзья ОТТУДА шутить не любят. Вернее, у них совершенно специфическое чувство юмора…

– Да что вы, какие там разоблачения, – зачем-то разоткровенничался Олег. – Если хотите знать, я вообще мистику пишу – просто из головы, что выйдет.

– Да? – странным голосом сказал Федор Михайлович. – Тогда тем более…

– Вы не согласны со мной? – напористо продолжал Олег. – Почему я должен прекращать писать? Если и будет кому-то хуже, то только мне самому…

– Хм. Возможно. Только мне определенно сказали: последствия от вашей м-м… писательской деятельности будут катастрофическими. Именно так и сказали. А шутить они не любят…

– Это я понял, – довольно грубо сказал Олег.

– Вы знаете… Это, конечно, не мое дело… А знаете, давайте выйдем на улицу. А то тут ушей посторонних полно…

– И вам так кажется?

– Я знаю.

Они вышли из бесшумно разъехавшихся дверей в бодрящую вечернюю свежесть. Некоторое время молча шли по аллее под кипарисами. Наконец Федор Михайлович заговорил:

– Видите ли, в чем дело… Даже не знаю, что меня дернуло ввязаться во все это. Если бы это были какие-то шпионские дела, пусть даже моего друга, которому я, кстати, обязан жизнью, я бы ни за что не согласился помогать ему.

Еще с минуту пожилой шел, задумчиво теребя подбородок. Наконец продолжил, осторожно выдавливая из себя фразы:

– Во-первых, я сначала не понял, почему он обратился именно ко мне. Возможно, действительно потому, что я ему серьезно обязан и между нами редкостное доверие сложилось. Хотя я и не видел его лет двадцать…

«Двадцать лет! – подумал Олег. – Хорошо же сохранился этот Эдик».

– Во-вторых, я вообще не люблю все эти игры. Но когда он рассказал мне о вас… В общем, я честно выполнил его поручение, передав вам его же пожелания.

Федор Михайлович вдруг остановился как вкопанный и, близоруко прищурившись, посмотрел на Олега.

– Вы э-э… вообще понимаете, о ком я говорю?

– Да, – коротко ответил Олег.

– А теперь я буду говорить от своего имени. Я считаю, что вы имеете право знать это. Вы не один такой…

– Какой? – тупо спросил Олег.

– Пишущий.

– Спасибо за информацию, – хмыкнул Олег.

– Я имею в виду, пишущий то, что материализуется в действительности. Именно поэтому я здесь. И разговариваю с вами, а не решаю преспокойно кроссворды, выполнив свое скромное поручение.

– И кого же еще из «пишущих» вы знаете?

– Как минимум одного. Себя.

И Федор Михайлович поведал следующую историю.

Будучи курсантом-связистом, Федя пытался писать стихи. Тогда это была всеобщая мания – Вознесенский, Евтушенко и иже с ними… Лирики с физиками… Федя же был и физиком, и лириком в одном лице. Девушки еще несли в себе ореол чего-то романтического, не выступая пока в качестве только некой утилитарной цели. Поэтому написано было много. По сути – банальщина, поток сознания и откровенная ерунда. Так и продолжалось бы дальше, пока воинская рутина не отбила бы желание попусту марать бумагу, если бы Федор не оказался в числе лучших курсантов с самой безукоризненной с точки зрения особистов и политотделов родословной.

И молодого выпускника отправили в «ящик». Вернее даже, не собственно в «ящик», то бишь закрытый НИИ, а на полигон, где испытывались новые системы радаров и дальнего обнаружения вообще.

На молодых спецах лежала обязанность следить за аппаратурой, согласно инструкциям и руководству научников.

Умному Федору сразу показалось странным, что управление новейшей по тому времени аппаратурой доверили молодым, пусть даже лучшим, но совершенно неопытным ребятам: ведь перед испытаниями научники неизменно покидали связные машины с аппаратурой и исчезали в бетонных бункерах.

В те времена были в моде стихи, но не лишние вопросы. Раз надо, так надо.

Комплекс испытывали с месяц. Это была система глобального обнаружения атмосферных и комических целей. На круглый экран «глобального радара» можно было вывести любой квадрат пятьдесят на пятьдесят километров в любой точке земного шара, просто подкрутив пару верньеров грубой и еще пару – точной настройки. Конечно, никаких подробностей бывшим курсантам не рассказывали, но имевшим дело с другими системами и так становилось ясно: здесь работают принципы, не имеющие ничего общего с традиционными.

– Понимаете, Олег, – глядя ему в глаза, тихо говорил Федор Михайлович, – это были шестидесятые годы. А система глобального обнаружения помещалась в одном железном шкафу в будке грузовика. А сейчас подобные функции выполняют и самолеты «Авакс», и сеть спутников, и антенны размером с небоскреб… Спрашивается – почему?

Любопытно, что, дав подписку о неразглашении, в дальнейшем ничего об этой системе Федя так и не услышал.

Чудовищно эффективная система, видимо, по какой-то причине так и не встала на вооружение.

Так же внезапно ребят, а с ними и Федора вдруг сняли с полигона и разослали для прохождения службы в самые глухие районы страны.

Федору досталось экзотическое, но довольно унылое место службы на острове Врангеля, а следом – на Курильских островах.

Спустя пару лет пришло осознание того, что никакого карьерного роста не предвидится, а такая форма ссылки, видимо, связана с желанием сведущих людей засунуть подальше участников эксперимента.

И вот от тоски и безысходности Федя вновь начал писать. Но не лирику, охоту к которой напрочь отбили холод, отупение и капризная жена. Федя изливал на бумагу свои мечты о дальних странах, о подвигах и победах, о дружбе и благородных целях.

О чем писать военному, как не о войне? Вопрос – о какой?

Об Отечественной все было написано, да и не знал Федя о ней толком. О грядущей Третьей мировой писать как-то не хотелось. Просто не поднималась рука, да и не дай бог попадут эти писульки особистам.