Клиффорд Саймак - Почти как люди

— Конечно. Мы знали кое-что о каждом из вас, о каждом, кто мог оказаться в таком положении, что рано или поздно догадался бы о нашем существовании. Сюда относятся репортеры, юристы, ряд чиновников государственных учреждений, крупнейшие промышленники и…

— И вы их всех разобрали по косточкам?

Он едва сдержал самодовольную усмешку.

— Всех без исключения.

— И взяли под прицел не только меня?

— Что за вопрос! Таких, как вы, оказалось не так уж мало.

— А потом появились капканы, бомбы и…

— О, самые разнообразные приспособления, — заверил он меня.

— Вы их убили! — взорвался я.

— Если вы настаиваете, назовем это так. Однако, чтобы вы не слишком фарисействовали, считаю своим долгом напомнить, что вы вернулись сейчас сюда с твердым намерением вылить в раковину какую-нибудь кислоту.

— Не спорю, — согласился я, — но теперь мне ясно, что это ничего бы не дало.

— Вполне возможно, — сказал Этвуд, — что вы бы меня уничтожили — если не полностью, то по крайней мере большую часть моей персоны. Я ведь сидел в канализационной трубе.

— Я бы избавился от вас, — сказал я. — Но не от остальных.

— Что вы имеете в виду? — спросил он.

— Уничтожишь вас, а ваше место займет другой Этвуд. Стоит только вам захотеть, и в любой момент может появиться другой Этвуд. Честно говоря, я не вижу смысла в бесконечном уничтожении Этвудов, если на случай необходимости у вас всегда есть под рукой запасной.

— Право, не знаю, — задумчиво проговорил Этвуд. — Никак не постигну вашу породу. В вас, людях, есть нечто не поддающееся определению и, по-моему, совершенно бессмысленное. Вы устанавливаете для себя правила поведения, кропотливо разрабатываете модели своих убогих социальных систем, но вы не систематизируете самих себя. В какой-то момент вы можете проявить поразительную глупость, а в следующую секунду блеснуть гениальным умом. И самый страшный ваш порок, самое в вас ужасное — это молчаливая, прочно въевшаяся в вас вера в судьбу. Не в чью-нибудь судьбу, а именно в вашу. Даже думать об этом и то противно.

— А вот вы — вы бы не затаили на меня зла, облей я вас кислотой, — заметил я.

— Отчасти вы правы, — согласился Этвуд.

— В том-то и разница, — сказал я, — та разница, которую вам не мешает принять во внимание. Я ненавижу вас — или вам подобных — за попытку убить меня. И в той же степени, а может, даже сильнее, я ненавижу вас за то, что вы убили моего друга.

— Докажите это, — вызывающим тоном потребовал Этвуд.

— Что значит докажите?

— Докажите, что я убил вашего друга. Насколько я понимаю, это истинно человеческий подход к такого рода вопросам. Вам удается безнаказанно совершать любые преступления, если никто не докажет, что это ваша работа. Кроме того, мистер Грейвс, вы смешиваете различные точки зрения. А они ведь меняются в зависимости от условий.

— Иными словами, есть места, где убийство не считается преступлением?

— Вот именно, — подтвердил Этвуд.

Судорожно мигало пламя спиртовки, и по комнате метались изменчивые тени. Я вдруг подумал, как обыденно и банально выглядит наша беседа — мы двое, обитатели разных планет и продукты совершенно несходных цивилизаций, разговариваем друг с другом так, словно оба мы люди. Возможно, это и так, потому что то, другое существо, кем бы оно ни было, приняло облик человека и усвоило человеческую речь, поступки и до некоторой степени даже человеческие взгляды. Интересно, подумал я, возникла бы подобная атмосфера, если бы с нами разговаривал лежащий на табурете кегельный шар — как, скажем, беседовал с нами Пес, не двигая по-человечьи губами? И могло бы существо, которое пусть на краткий период, но все-таки стало Этвудом, рассуждать так легко и свободно, если бы оно не впитало в себя колоссальное количество сведений — хотя бы самых поверхностных — о Земле и человеке?

Мне захотелось узнать, как долго находятся на Земле эти пришельцы и сколько их здесь. Быть может, долгие годы они не только терпеливо набирались заданий, но одновременно проникались самим духом Земли и человека, изучая социальные структуры, экономические системы и организацию финансов. Я прикинул, что на это, должно быть, потребовалось немало времени, потому что с самого начала им наверняка пришлось заниматься не одним только сбором самой информации: углубившись в лабиринт наших законов о собственности, наших правовых систем и коммерческих операций, они, вероятно, столкнулись с факторами не просто незнакомыми, а совершенно им чуждыми.

Джой схватила меня за руку.

— Пойдем отсюда, — сказала она. — Мне что-то не нравится этот тип.

— Мисс Кейн, — проговорил Этвуд, — мы вполне допускаем, что вы можете испытывать к нам неприязнь. Сказать по правде, мы не придаем этому никакого значения.

— Сегодня утром я говорила с одной семьей — эти люди от отчаяния потеряли голову, — сказала Джой. — И все из-за того, что им негде жить. А вечером мне встретилась другая семья, которую выбросили на улицу, потому что глава семьи остался без работы.

— Такого рода события происходили на протяжении всей вашей истории, — изрек Этвуд. — И вы меня не переубедите. Я читал труды по вашей истории. В положении, которое мы создали, нет ничего нового. Напротив, для вас, людей, оно очень и очень старо. Поверьте, мы действовали честно, свято чтили букву закона.

На миг мне показалось, что мы, все трое, играем старинную комедию нравов, в которой, чтобы ярче оттенить заложенную в пьесе идею, чудовищно преувеличены основные пороки человечества.

Я почувствовал, как Джой крепче сжала мне руку, и понял, что до нее, видимо, только что по-настоящему дошло, насколько аморален наш собеседник. А может, она еще осознала, что это существо — этот Этвуд — не более чем зримая проекция бесчисленной могучей орды других пришельцев, пожелавших отнять у нас Землю. За существом, сидевшим на табурете, словно виделась алчная всепожирающая тьма, налетевшая с какой-то далекой планеты, чтобы уничтожить Человека. И хуже того — не только самого Человека, но и все творения его рук, все дорогие его сердцу мечты, пусть несовершенные, как, впрочем, все мечты человечества.

Я вдруг понял, что величайшая трагедия не в гибели самого Человека, а в гибели всего того, за что Человек боролся, того, что создал, и того, что еще собирался совершить в будущем.

— Насмотря на возмущение или даже ненависть, которые может испытывать по отношению к нам человеческий род, — произнес Этвуд, — объективно мы не совершили ни одного противозаконного действия, даже если исходить из вашей собственной концепции правомерности тех или иных поступков. Ни один закон не запрещает кому бы то ни было, даже пришельцам, приобретать собственность или владеть ею. Вы сами, друг мой, и ваша дама имеете полное право купить все, что вашей душе угодно. Вы можете скупить, и если такова ваша цель, владеть ею, всю имеющуюся в мире собственность.