Конни Уиллис - Книга Страшного суда

Но если переброска так близко, тогда это, наверное, Скендгейт, и хозяйки дома должны говорить на среднеанглийском, а если они говорят на среднеанглийском, почему она их не понимает?

«Может, я ударилась головой, падая с лошади, и от удара переводчик сломался?» Нет, такого точно не было. Она просто разжала руки и соскользнула на землю, буквально сползла. «Это все жар. Он каким-то образом мешает переводчику распознавать слова».

А латынь тогда как же? В груди Киврин завязался тугой узелок страха. «Переводчик распознал латынь. Я не могла заболеть. Мне сделали все прививки». Ей вдруг вспомнилось чесавшееся вздутие после противочумного укола. Но ведь доктор Аренс посмотрела перед отправкой. И сказала, что все в порядке. «Нет у меня никакой чумы. Ни одного симптома похожего».

У чумных вырастают огромные опухоли под мышками и в паху. Больных рвет кровью, подкожные сосуды лопаются и чернеют. Нет, у нее точно не чума… Тогда что, и где она это подхватила? Ей сделали прививки против всех основных заболеваний, существовавших в 1320 году, да и потом, она ведь даже проконтактировать бы с вирусом не успела. Симптомы проявились сразу после переброски, Киврин еще ни с кем не встречалась. Микробы не могут просто летать у переброски в ожидании подходящей жертвы. Они передаются через прикосновение, через чихание, через блох… Чуму, например, распространяли блохи.

«Нет у меня никакой чумы, — решительно одернула она сама себя. — Заболевшему чумой не до рассуждений и прикидок. Он просто берет и умирает».

Это не чума. Блохи-разносчики живут на крысах и людях, а не посреди лесной чащи, к тому же черная смерть достигла Англии только к 1348 году. Наверняка просто какая-то средневековая болезнь, о которой доктор Аренс не знала. В Средневековье полно было непонятных болезней — и золотуха, и пляска святого Витта, и разные безымянные горячки. Наверное, это какая-то из них, поэтому укрепленная иммунная система сперва слегка стормозила и только потом начала активно бороться. Но теперь все позади, температура спала и переводчик должен начать действовать. Главное сейчас — отдохнуть, отлежаться и набраться сил.

Успокоенная этой мыслью, Киврин снова закрыла глаза и погрузилась в сон.

Кто-то ощупывал ее. Киврин открыла глаза. Свекровь. Она осматривала руки Киврин, поворачивая их так и сяк, терла исцарапанным указательным пальцем тыльную сторону кисти, пристально изучала ногти. Увидев, что Киврин проснулась, она бросила ее руки на покрывало и проговорила презрительно:

— Sheavost ahvheigh parage attelest, baht hoore der wikkonasshae haswfolletwe?

Глухо. Киврин надеялась, что во сне переводчик как-нибудь переработает полученную информацию, и, проснувшись, она уже сможет разбирать речь. Но по-прежнему ни слова не понятно. На слух похоже было, скорее, на французский — проглоченные окончания, легкий вопросительный подъем в конце фраз, — однако нормандский французский Киврин знала (выучила по настоянию мистера Дануорти), и из него ни одного знакомого выражения не попадалось.

— Hastow naydepesse?

Старуха взяла одной рукой Киврин за локоть, а другой обхватила за плечи, будто собираясь помочь ей подняться. «Я слишком слаба, чтобы вставать. Куда она меня хочет вытащить? На допрос? На костер?»

В комнату вошла молодая, держа горшок на ножках. Она поставила его на лежанку у окна и подхватила Киврин под другую руку.

— Hastontee natour yowrese? — улыбнулась она своей щербатой улыбкой, и Киврин начала догадываться, что, видимо, ее хотят сводить в туалет. Она попыталась сесть и спустить ноги с кровати.

Голова тут же закружилась. Киврин сидела, свесив ноги на пол, дожидаясь, пока отпустит. Из одежды на ней была одна только нижняя рубаха. Интересно, куда дели остальные вещи? Хорошо, хотя бы рубаху оставили. В Средние века никто не переодевался ко сну.

Сантехнических удобств в Средние века тоже не существовало, напомнила себе Киврин. Только бы не пришлось идти наружу, в нужник. В замках иногда имелись внутренние «уборные» или специальные отхожие места с пробитой в толще стены шахтой, дно которой нужно было периодически вычищать, но это ведь не замок.

Младшая набросила на плечи Киврин тонкое сложенное пополам одеяло, и хозяйки вдвоем помогли ей подняться. Деревянный дощатый пол был ледяным. Киврин сделала несколько шагов, и голова снова закружилась. «Я не доберусь до двора…»

— Wotan shay wootes nawdaor youse der jordane? — резко бросила старуха, и Киврин померещилось знакомое слово — «жардан», «сад» по-французски — но с какой стати они вдруг станут обсуждать сады?

— Thanway maunhollp anhour, — ответила молодая, поддерживая Киврин за талию и закидывая ее руку себе на плечо. Старуха взяла Киврин под локоть обеими руками. Ростом она едва доходила Киврин до подмышки, а в молодой на вид было не больше девяноста фунтов веса, и тем не менее им вдвоем как-то удалось довести свою подопечную до края кровати.

С каждым шагом голова кружилась все сильнее. «Мне не дойти даже до двери…» Но у изножья кровати дамы остановились. Там стоял ларь, низкий деревянный сундук, с грубым резным рисунком на крышке, изображающим то ли птицу, то ли ангела. На нем обнаружилась деревянная лоханка с водой, окровавленная повязка с головы Киврин и еще одна лоханка, поменьше, пустая. Киврин, сосредоточившая все силы на том, чтобы не упасть, сначала не поняла, зачем эта лоханка, пока старуха не сказала: «Swoune nawmaydar oupondre yorresette» и не изобразила, как приподнимает тяжелые юбки и присаживается над лоханкой.

«Ночной горшок, — сообразила Киврин. — Мистер Дануорти, в поместьях 1320 года были в ходу ночные горшки!» Она кивнула, показывая, что поняла, и дала им опустить себя на горшок. Правда, чтобы не упасть, пришлось ухватиться за тяжелые занавеси полога, а потом в груди закололо так, что Киврин, едва начав выпрямляться, тут же снова согнулась пополам.

— Maisry! — крикнула старуха в сторону двери. — Maisry, Com undtvae holpoon!

Судя по интонации, она явно звала кого-то — Марджори? Мэри? — на подмогу, но поскольку никто не появился, возможно, Киврин и тут ошиблась.

Она осторожно разогнулась, проверяя, не скрутит ли ее снова, и попыталась подняться. Хотя боль слегка поутихла, хозяйкам все равно пришлось нести подопечную обратно чуть ли не на себе, и под покрывало Киврин забралась совсем без сил. Она закрыла глаза.

— Slaeponpon donu paw daton, — сказала молодая, и это наверняка означало «Отдыхайте», или «Поспите», но Киврин по-прежнему ничего не могла разобрать. «Переводчик сломался», — подумала она, снова ощущая в груди тугой узелок паники, куда более мучительный, чем боль под ребрами.