Непристойные предложения - Уильям Тенн
— Это существо с астрономической единицы 649‐301‐3, которое я только что успешно телепортировал на нашу планету, — с гордостью сказал Лирлд. — Обратите внимание, Рабд, без какого-либо передатчика на том конце! Признаюсь, не понимаю, почему это сработало в этот раз, хотя раньше никогда не действовало. Видимо, это повод для дальнейших исследований. Однако же прекрасный образец, Рабд. И, насколько мы можем оценить, в идеальном состоянии. Можете пока его убрать, Шрин.
— Нет, Шрин, не надо этого делать… — Мэншип только начал возражать, когда огромный прямоугольник какого-то гибкого материала упал с потолка и полностью накрыл его. Через мгновение столешница, на которой он сидел, опустилась, а материал был пропущен под ним, собран и закреплен кем-то снизу. Затем, прежде чем он смог взмахнуть рукой, столешница внезапно взмыла вверх, что не только причинило ему боль, но и дезориентировало в пространстве.
Ситуация дошла до того, что его упаковали как подарок ко дню рождения. Время шло, а положение становилось все хуже и хуже, решил он. Что ж, хоть на некоторое время они оставят его в покое. И, похоже, они не намеревались уложить его на лабораторную полку за пыльные склянки с заспиртованными зародышами флефнобов.
Тот факт, что скорее всего он стал первым человеком в истории, установившим контакт с внеземной цивилизацией, не воспринимался как повод для гордости.
С самого начала, как он вспомнил, контакт получился довольно жалким, контакт того типа, когда странно раскрашенный мотылек контактирует с сачком коллекционера, — а вовсе не знаменательная встреча гордых представителей двух разных цивилизаций.
Вторая, и более важная проблема, выкрадывание человека через всю галактику могло привести в восторг астронома, социолога и даже физика, но не доцента сравнительного литературоведения.
Конечно, за всю свою жизнь он много раз предавался самым фантастическим грезам. Однако они были связаны, преимущественно, с присутствием, к примеру, на премьере Макбета, где покрытый испариной Шекспир требует от Бербеджа[8] не кричать, когда произносит: «Завтра, завтра, завтра» в последнем акте. «Дик, ради всего святого, твоя жена только что умерла, ты сейчас потеряешь королевство, лишишься жизни, не голоси как Мег в „Русалке“, чтобы принесли еще эля. Философски, Дик, именно так нужно это произносить: медленно, печально и философски. И немного озадаченно».
Или он представлял себя одним из слушателей VIII века до нашей эры, перед которым стоял слепой поэт и произносил: «Гнев, богиня, воспой…»
Или желал быть постояльцем в Ясной Поляне, когда Толстой вошел в дом из цветущего сада, с блуждающим взором и тихо сказал: «Только что придумал потрясающий рассказ про вторжение Наполеона в Россию. И подумай только какое название! Война и мир. Ничего пафосного, ничего сложного. Просто Война и мир. Они все там в обморок упадут в Петербурге, вот увидишь. Конечно, это всего лишь маленький рассказик, но я, наверное, добавлю еще пару событий, чтобы хоть как-то расширить повествование».
Но путешествовать в своей пижаме на Луну или другие планеты Солнечной системы, или — в самый центр галактики? Нет уж, увольте, это точно не было блюдом меню, от одного названия которого у Клайда Мэншипа могли бы потечь слюнки. В этом отношении он не хотел взбираться выше, предположим, высокого балкона Виктора Гюго в Сен-Жермен-де-Пре или островов Греции, где пламенная Сапфо любила и, если ее иногда осеняла крылами муза, то пела.
Профессор Боулз, с другой стороны, или другие фанатики с физического факультета, никогда не расстающиеся с логарифмическими линейками, вот те бы отдали все, чтобы оказаться на его месте! Стать объектом фактического эксперимента, уходящего за все грани вообразимого, за грани любых теорий, принятых на планете Земля, увидеть технологии, гораздо более продвинутые по сравнению с земными… Эти фанатики с радостью бы согласились на это безобразие даже в обмен на вивисекцию, которая, как угрюмо предполагал Мэншип, и завершит это празднество. И не только согласились бы, но и почли за честь отдать свою жизнь за науку. Физический факультет…
Мэншип внезапно вспомнил донельзя странную башню, сплошь утыканную серыми антеннами-диполями, которую физический факультет водрузил на близлежащем поле. Он наблюдал из своего окна в Каллахан-холле, как эта конструкция не по дням, а по часам растет — странное освоение денег, выделенных правительством на исследования в области радиации.
Только вчера вечером, когда конструкция сравнялась по высоте с его окном, он понял, что она выглядит, скорее, как средневековая осадная машина для разрушения стен вокруг городов, нежели чем как современное устройство связи.
Но теперь, когда Лирлд рассказал, что односторонняя телепортация никогда раньше не работала, Мэншип начал догадываться, что эта недостроенная башня, тыкавшая в окно его спальни своими неровными электронными надстройками, была частично виновна в том ночном кошмаре, который он сейчас переживал.
Послужила ли эта башня необходимым дополнительным звеном связи с машиной Лирлда, неким эфирным соединением или заземляющим проводом, или чем-то там еще? Если бы только он немного знал физику! Восемь лет высшего образования оказались недостаточными, чтобы сказать что-то определенное в этих обстоятельствах.
Он стиснул зубы до того, что прикусил язык, поэтому пришлось прекратить умственные процессы, пока боль не прошла, а по щекам не потекли слезы.
Что с того, что он был уверен в том, что башня сыграла важную, пусть и пассивную роль в его перемещении сквозь межзвездное пространство? Что с того, что у него были бы знания о мегавольтах и ампер-часах и много о чем еще, если эти знания никак не могли бы помочь ему в этой совершенно невозможной ситуации?
Нет, он все так же оставался бы безобразным, плоскоглазым, лишенным интеллекта монстром, выбранным случайным образом из самого отдаленного уголка галактики, окруженный существами, для которых его подробные знания различных литературных шедевров астрономической единицы 649‐301‐3 показались бы (будь они чудесным образом переведены) не чем иным, как шизофреничным салатом из слов.
В своем отчаянии он безнадежно щипнул материал, в который был упакован. На кончиках пальца остались два крошечных фрагмента.
Света было недостаточно, чтобы осмотреть их, но тактильные ощущения не оставляли повода для сомнений. Бумага. Его завернули в огромный кусок материала, очень похожего на бумагу.
Это логично, подумал он, действительно логично в этих странных обстоятельствах. Так как отростки флефнобов, которых он видел, состояли исключительно из тонких щупалец, на концах которых были или глаза, или треугольные окончания, и так как им требовались выступы на лабораторном столе, чтобы закрепляться за них, клетка из бумаги с их точки зрения была вполне пригодной преградой к бегству. Их щупальцам просто не за что было зацепиться, а мускульной силы было, очевидно, недостаточно, чтобы разорвать тонкие листы.
Но именно это он
