Питер Морвуд - Иван-Царевич

— К западу от солнца, к востоку от луны... — повторил Финист сказанные при прощании слова. — Что же ты, Миша, там нашел?

— А вот что... — Михаил поднял кверху фляги. — Мертвую и живую воду.

— Ну? Как же ты их добыл? — удивился Финист.

Михаил смерил взглядом Василия в мокрой шапке и загадочно улыбнулся.

— Да уж вот, подкрался!

Василий стряхнул с носа каплю, поглядел на меньшого брата и ничего не сказал, хотя все мысли на лице были написаны.

А Финист рассмеялся и опять рукой махнул.

— Теперь Мишин черед пришел дело делать. Тебе, Василий, едва ль на то глядеть захочется. Да и мне, признаться, тоже.

Повернулся он и резво зашагал к дальним дюнам, прочь от Михаила и от бочонка.

Василий проводил глазами старшего брата, потом перевел их на Михаила, усердно трудившегося над крышкой бочонка. А как отскочила крышка, не утерпел-таки, заглянул. Вылезли глаза его из орбит, зажал он рот руками и бегом припустил за Финистом.

Михаил Чародеевич Ворон распрямился полюбоваться делом рук своих. Пять часов старался он без устали, ползал на коленях по сырому колкому песку, чтоб собрать по кускам тело зятя — жилочка к жилочке, мускул к мускулу, — благодаря Всевышнего за то, что Ванюша не видит, не чувствует трудов сих тяжких. Лишь под самый конец терпенья ему не хватило — прибег к ворожбе, не то запутался б совсем в этих кусках. И вот, Иван Александрович, царевич Хорловский, лежит пред ним в чем мать родила, и все тело его саблею да топором порубано. И еще возносил Ворон хвалы Господу, Творцу нашему, за то, что чернокнижник оказался столь мстителен и не оставил ни единой части врага своего на сырой земле. А ну как недосчитался б Иван пальца либо почки, легкого либо сердца?! Чего греха таить — головы мог бы лишиться, имей Бессмертный обыкновение брать себе такие трофеи.

Окровавленные лохмотья одежи лежали на груди Ивана, а искромсанный железный ворот вновь опоясывал шею его. Долго вертел Михаил так и эдак искореженные куски железа, покуда не сложил, как было, а про себя все клял этого дурака — лезет очертя голову в самое пекло, нет чтоб спросить, посоветоваться с умными людьми!

К примеру, с мужьями сестриными...

Вновь опустился на колена борон, моля Бога, чтоб явил милосердие к балбесу, чья доброта злом обернулась, и для него самого прежде всех. Окончив молитвы, откупорил он первую каменную флягу, осенил Ивана и себя крестным знамением и окропил чистейшей мертвой водою обезображенный труп. С головы до пят окропил, потом от плеча к плечу.

— Крещу тебя и сам крещусь, будь снова целым во славу Божию! — твердил он, опустошая флягу.

Затаил он дыханье, когда серебристая дымка окутала Ивановы останки, ровно туман в сумерках. И не надо бы глядеть, да не мог отвести очей зачарованных при виде того, как исчезают багровые шрамы на коже, как благодаря искусной ворожбе его делается тело целехонько, как одевается оно в полотно, да в бархат, да в шелка, да в меха, словно б никогда и не заносил над ним Кощей топора своего.

Покамест надежды сбываются. Теперь осталось окропить зятя живою водой. Отчего бы и ей не исполнить все его чаянья, как мертвая исполнила? Поднес Ворон к глазам вторую флягу, будто мог видеть сквозь камень и прочесть в воде, не напрасны ль труды его. Весь взопрел, покуда вытащил тугую пробку, и повеяло на него пряным земным духом. Может ли навредить человеку запах полевых цветов, да зеленеющего ковыля степного, да животворного дождя? Ворон еще раз перекрестился и, помолясь, начал кропить Ивана живой водой.

Черна была вода и так холодна, что пар из фляги шел. Брызнул на руки, на ноги, повыше сердца да промеж бровей, тут вода вся и вышла.

Но ничего не стряслось.

Уставился Михаил, князь Темного Леса, на флягу, и едва не сорвалось с уст его такое словцо, какие добрым христианам вовек произносить заказано.

Да не успел, благодаренье Богу, потому открыл Иван-царевич очи и зевнул, точно пробудившись от долгого сладкого сна.

— Мать моя, — вымолвил он, — шея-то как болит, аж в голове отдается!

Михаил хотел обнять дорогого зятя, сказать ему, что все дурное позади, что вырвал он его из ледяных объятий смерти, но, услыхав такие речи, откинулся на прибрежный песок соленого Азовского моря и хохотал, покуда челюсти не свело.

Глава 8

О ТОМ, КАК ИВАН-ЦАРЕВИЧ ПРИИСКАЛ СЕБЕ РЕЗВОГО КОНЯ.

— Мертвый? — переспросил Иван. — Как так — мертвый? Он уже успел словом перемолвиться с Михаилом, когда вернулись Финист и Василий. Братья вмиг смекнули, что он ни сном, ни духом не помнит, как очутился на берегу в окруженье зятьев. Три сына Чародеевых обступили его в надежде, что он им все обскажет, а он нес всякую околесицу — видать, еще не в себе был. Тер занемевшую шею, сыпал проклятьями. Они изо всех сил удерживали смех, да как тут удержишь, когда он с каждым разом такое отмочит, что поневоле за живот хватаешься. Самое страшное уж было позади, и братья пришли в доброе расположенье духа, какое бывает после обильных возлияний.

А Ворона дурацкая смешливость братьев забавляла не менее, чем тех неведенье бедного Ивана.

— Мертвый, Ваня, мертвый. Да и то сказать, затруднительно в живых остаться опосля того, как башку тебе снесут.

Иван-царевич глаза выпучил — не иначе, шутят над ним зятья. Он окончательно в том утвердился, увидав, что Финист с Васильем усердно рты рукой прикрывают. Михаил, однако, и бровью не повел.

— Насмешки строить вздумали! Да на мне был железный ворот, который ни один меч...

— Он и теперь на тебе, — нетерпеливо перебил князь Темного Леса. — Разуй глаза-то, прежде чем дураком себя выставлять.

Что-то страшное расслышал он в голосе зятя, оттого, несмотря на боль в шее, не захотелось боле Ивану до нее дотрагиваться. А когда рука все ж нащупала рубец на железном вороте, побелел царевич, будто пена морская, что плескалась позади них, и опять стал похож на мертвеца, каким был, покуда Ворон не окропил его живой водою.

Глянул он на зятьев невидящим взором и ничего не сказал, а с трудом поднялся на ноги и медленно побрел по берегу, шелестя высохшею травой под ногами. Братья двинулись было за ним, да отстали, повинуясь знаку Михаила. Долго ждали они, но вот Иван вернулся, только ворот уж не украшал его шею, но нес его царевич двумя пальцами, будто змею ядовитую. Рассеченные половинки звякали друг о друга, как звон погребальный, ежели не учитывать, что на сей раз покойник из гроба восстал и пошел прочь с погоста.

— Хоть разум велит, а не верится, — прохрипел он, тараща глаза на ворот горькое напоминанье обо всем, что с ним сталося. — Неужто я был покойником? Неужто Кощей меня убил?

— А мы тебя воскресили, чтоб ты с ним расквитался, — добавил Василий, позабыв про то, как животом маялся, и обретя всегдашнюю свою веселость. — Чтоб той же монетой ему отплатил.