Джонатан Летем - Пистолет с музыкой

— Поблагодари за меня Нэнси.

— Ладно.

Он был профессионал до мозга костей, и я не мог не восхищаться им. Я бы даже предложил ему часть денег Энгьюина, если бы не боялся, что он швырнет их мне в лицо.

Я положил на тумбочку свою визитку и вышел на вечернюю улицу.

Глава 22

Дом на Кренберри-стрит осточертел мне. Я приехал туда как раз вовремя, чтобы полюбоваться на закат, отражающийся в окнах домов на том берегу. Но и закат не улучшил моего настроения. Слишком много я знал про дом и его обитателей. Много, да недостаточно, вот мне и пришлось снова стучать в дверь.

Ко мне вышла Пэнси Гринлиф. На секунду она замерла, широко раскрыв глаза, и казалось, будто мы не знакомы. Словно мы забыли о том, что последний раз, когда я был здесь, она выходила из наркотического сна и клялась, что убьет меня, если я вернусь. Секунда длилась достаточно долго, чтобы я начал сомневаться в том, что она вообще помнит нашу последнюю встречу. Потом она стиснула зубы, сощурила глаза, и ее рука вцепилась в дверь.

— Привет, Патриция.

Она не ответила.

— Вы выглядите лучше, — сказал я. — Приятно видеть. Нам надо поговорить.

— Я занята.

— Кто-то в гостях? — Я приподнялся на цыпочки, чтобы заглянуть в глубь дома. — Челеста? Я и с ней хотел поговорить.

— Нет. Никого нет.

— Ясно. Вы хотите сказать, вы заняты так же, как вчера? Это нехорошее зелье, Пэнси. Я попросил, чтобы его посмотрели под микроскопом. Оно съест вас живьем.

— Это мое дело.

— Это дело Денни Фонеблюма, принцесса. Вы всего-навсего клиент.

Я прошел в дом, для чего мне пришлось отстранить ее плечом.

Войдя в гостиную, я слегка оцепенел при виде трех башкунчиков, чинно сидевших рядком на диване. Они никак не вписывались в этот дом. Их присутствие здесь напоминало дурную шутку, воспринятую всерьез. Даже котенок Саша — которой не было видно поблизости — подходила к этому дому куда больше, чем эти башкунчики. В ней было больше человеческого.

Барри сидел с краю, чуть отодвинувшись от других двух, его ярко-желтый парик все также нахлобучен несколько наискось. С другого краю сидел башкунчик в тоге, который отводил меня наверх в гостинице. Между ними расположился третий, которого я не знал, в маленьком красном костюме человека-паука, темных очках и бейсбольной кепке на лысой голове.

— Барри! — сказал я. — Давненько не виделись.

— Мистер Жопа, — откликнулся Барри. — Присаживайтесь.

Со спины ко мне подошла Пэнси. Я обернулся и улыбнулся ей, получив в ответ испепеляющий взгляд.

— Примите мои извинения, — заявил я. — У вас гости. Пожалуйста, продолжайте беседу. Я буду тих, как мышь.

Пэнси не сказала ничего. Барри наморщил лоб и буркнул:

— Тих, как миф.

Остальные башкунчики захихикали.

Пэнси стала за спинку незанятого кресла.

— Человек по фамилии Корнфельд искал вас здесь сегодня, — сказала она. — Он просил меня позвонить ему, если вы еще раз вломитесь ко мне.

— Парень из Отдела, — улыбнулся я. — Не стоит беспокоиться. Мелкая сошка. Он должен мне немного кармы, вот, должно быть, и хотел расплатиться.

— У вас неприятности, — продолжала она. — Мне бы надо ненавидеть вас. Пока мне вас жалко.

— Спасибо, Пэнси. Вспомните обо мне в следующий раз, когда скатитесь с кровати на иглу.

— Почему бы тебе не исчезнуть, громила? — предложил Барри. — Ты нам мешаешь.

— Я всю жизнь кому-то мешаю, — сказал я, обращаясь к башкунчикам. — Уж простите меня.

Башкунчик в темных очках снял их и зацепил дужкой за воротник Он и тот, в простыне, уставились на меня темными провалами глаз, совершенно неподвижные, несмотря на водовороты эмоциональных завихрений, наполнявших комнату. Два лица создавали своеобразный стереоэффект.

Я повернулся к Пэнси.

— Я ищу Челесту, — сказал я. — Вы видели ее?

— Вы опоздали. Она была здесь утром, но уже уехала.

— Она не говорила, куда собирается?

— Она была очень расстроена. Она сказала, что вы отказались помочь ей. Она хотела позвонить инквизитору Моргенлендеру и сказать ему, что Ортон невиновен.

— Что вы ей ответили?

Рука Пэнси судорожно вцепилась в спинку кресла, а глаза уставились в пол. Потом она обиженно посмотрела на меня.

— Я сказала, что это глупо. Ясно же, что это сделал Ортон. — Ее щеки пылали, но она не отводила взгляда.

— Смелое заявление, — заметил я.

— Идите к черту, — сказала она, повернулась и вышла из комнаты.

Я прислушался и различил ее шаги по ковру лестницы. Потом скрип кроватных пружин наверху.

Барри казался довольным, как будто это он режиссировал поступки Пэнси и радовался тому, как точно она все исполняет. Стереопара только вращала глазами, словно зрители на теннисном матче.

— Почему ты вернулся? — спросил я.

— Я не был здесь несколько недель. И судя по вашим словам, здесь становится интересно.

— Ну и как?

— Я был прав. Интересно.

— Ты любишь свою мать, Барри?

— Я не люблю ничего. — Он произнес слово так, словно он знает, что оно означает, а я нет.

— Тогда то, что я собираюсь сказать, тебе без разницы.

— До сих пор было именно так.

Я сделал глубокий вдох. До меня дошло.

— Твою мать зовут Челеста Стенхант, не Пэнси Гринлиф. Не сразу, но я понял это. Пэнси работает на Денни Фонеблюма, но никто не признается в том, что же она делает. Она работает нянькой, Барри. Или работала, пока ты не вылетел из гнезда.

Барри только ухмыльнулся.

— Знали бы вы, как мало это меня интересует.

— Я тебе не верю.

— Вам меня не понять.

— Возможно.

Я подошел к кухонному блоку, нашел стеклянный стакан и налил воды из-под крана.

— Вы так и не ответили на мой вопрос, — сказал Барри.

— Какой еще вопрос?

— Каково быть тем, кем вы есть?

— Ты задавал его по-другому. Там присутствовали слова, которых я не знаю.

— Вы жопа, — сказал Барри. — Самая гнусная жопа. Вам кажется, что вы представляете Справедливость, или Истину, или еще что.

Прежде чем ответить, я сделал большой глоток воды. Он начинал действовать мне на нервы, пусть ему было всего три года.

— Истина и Справедливость. Не уверен, что ты вообще понимаешь, о чем говоришь. Для тебя это просто слова. Истина и Справедливость. Красивые, звонкие слова.

Я взял себя в руки. Распинаться перед башкунчиками — пустая трата времени. Да и не только перед ними.

И тут я совершил ошибку, решив дать им повод для размышления.

— Я могу сказать вам, что считаю Истину и Справедливость двумя совершенно разными вещами.