Александр Смолян - Во время бурана

Тут уж Олежке пришлось согласиться.

Он выиграл три партии и ушел. Ушел через парадную, как всегда. На балкон даже не оглянулся.

Обрезок рельса возвещал не только об обеденном перерыве, в него били каждый час. Когда прозвучало четыре удара, мама вышла на балкон и спросила у девушки:

— Что это у вас — часы отбивают?

— Это наш прораб такую моду завел, — улыбнулась девушка. — Он это как-то по-особому называет… Не по-русски. Мне не сказать.

— Куранты?

— Вот-вот, куранты. Это, говорит, наши производственные куранты. Чтобы каждый рабочий мог свой почасовой график проверять. Оно, действительно, подтягивает, помогает. Как услышишь, что в рельсу бьют, сразу прикидываешь, много ли успел сделать за час. Одним словом, не позволяет забывать про время.

— Вам не страшно работать на такой высоте?

— Привыкла. Сперва-то мы все боялись, а потом привыкли. Мне на высоте даже больше нравится. Здесь вроде бы воздух чище, не так душно.

Разговаривая, девушка ни на минуту не прерывала работы. Подмости, на которых она стояла, были на уровне маминой головы. Мама и Миша смотрели, как девушка обрызгивает водой стену, ловкими и сильными движениями набрасывает на смоченные кирпичи серую кашицу штукатурки, тщательно разравнивает эту кашицу, затем обрызгивает следующий участок стены…

— Как вы быстро работаете! — сказала мама. — Молодец!

— Ой, что вы! — смутилась девушка.

— Молодец! — повторила мама. Она вытерла платком лоб, вздохнула и добавила: — Уж который день так печет! И — ни одного облачка…

— Нет, одно облачко все-таки есть, — возразил Миша. — Видишь?

— Где? — Мама взглянула на небо и сразу зажмурилась. — Ничего там нету, Мишутка.

— Ну как же нету, когда есть! Ну посмотри!

— Я даже смотреть на такое небо не могу, глаза слепит, — ответила мама.

А девушка оглянулась, посмотрела из-под ладони туда, куда показывал Миша, и, возвращаясь к работе, сказала:

— Правда, есть. Только оно не дождевое. Оно — от самолета.

Мама постояла еще минутку и ушла.

А Миша уже не уходил с балкона до тех пор, пока «производственные куранты» не сообщили об окончании рабочего дня. Сам-то Миша, может, и не понял бы, как хорошо работает девушка, но мамины слова помогли ему увидеть это. Особенно же пришлось ему по сердцу, что она не боится работать на такой огромной высоте. Больше всего на свете Мишу восхищала смелость.

Уходя, девушка спросила:

— Можно у вас в передней до утра инструмент оставить?

— Конечно, — сказала мама. — Зачем с ним таскаться туда и обратно? Оставляйте, тут никто не тронет… Вас как звать?

— Александрой. Дома Саней была, а тут Шуркой-Штукатуркой прозвали.

Она держалась просто, свободно, и хотя часто смущалась, но смущение ее проходило почти так же быстро, как возникало. Миша чувствовал, что маме нравится эта девушка.

— Хотите, Саня, принять после работы душ? — предложила мама.

— Ой, что вы, нет!

— Не отказывайтесь, ведь это единственное спасение в такую погоду. День кончается, а жара ни чуточки даже не спадает. Вы ведь все время на самом солнцепеке…

— Ничего, мы привыкли…

— Идемте, идемте. Вы где живете? В общежитии? У вас там душа нет? Ну, вот видите! Идемте, это дело пяти минут. Я дам вам резиновый шлем, так что даже волосы не намокнут. Сейчас я вам все налажу.

Мама увлекла Саню в ванную. Миша пошел вместе с ними.

— Раздевайтесь, — говорила мама, открывая кран. — Вы, может, Мишутки стесняетесь? А ну-ка, будущий мужчина, выходи отсюда!

Выходя, Миша слышал, как Саня спросила:

— Сколько ему?

— Большой уже, — ответила мама. — Осенью в школу пойдет.

Они продолжали разговаривать и смеяться, но за шумом воды Миша уже не различал слов. Выдворение на этот раз нисколько почему-то не обидело его, наоборот, чем-то оно было ему даже приятным, как будто возвышало его в собственных глазах.

Потом и мама вышла из ванной, а Саня полоскалась под душем еще полчаса, а не пять минут. Наконец она появилась — разрумянившаяся, похорошевшая — и сказала:

— Спасибо вам, всю усталость водой смыло! Будто рукой сняло! Будто вовсе и не работала сегодня.

Оказалось, что брови и ресницы у Сани вовсе не желтовато-серые, а темные, почти такие же, как у мамы. По обеим сторонам носа обнаружились две веселые стайки веснушек — прежде, под налетом цементной пыли, они были совсем незаметны. Даже цвет глаз стал как будто другим после душа — и ярче, и чище. И не серым, а серо-голубым. Наверно, раньше Миша просто не разглядел, какие у Сани глаза.

Она поправила волосы тыльной стороной руки. Так делала она во время работы, когда ладони были перепачканы известкой, и это вошло у нее в привычку, тем более что даже после мытья на кончиках пальцев не проходило ощущение известковой терпкости.

— А почему у вас волосы мокрые? — спросила мама. — Вы все-таки сняли шлем?

— Сняла. Так посвежей, попрохладней. Пускай и голова немножко отдохнет от жары.

— Конечно. Только если часто голову мочить — это, говорят, нехорошо для волос.

— А что им сделается? Дома, бывало, в такую погоду раз по десять на дню к речке сбегаешь. И плавала, и ныряла с крутояра… Бывало, от разу до разу волосы даже просохнуть как следует не успеют.

И Саня при этих словах так лихо тряхнула головой, откидывая назад потемневшие от воды волосы, что Миша сразу поверил: никогда ничего не сделается этим густым, рыжеватым кудрям!

Вечером Миша то и дело поправлял свою челочку тыльной стороной руки. Строго говоря, это не вызывалось необходимостью: руки были относительно чисты, да и вообще-то челка, очень коротко подстриженная, лежала вполне прилично, мирно. К тому же этот жест поначалу доставался Мише нелегко, так как от усердия он слишком сильно выворачивал руку.

Когда легли и мама погасила свет, он долго не мог заснуть — все думал о Сане. То представлялась она ему такой, какой была наверху, на подмостях, за работой, то — такой, какой она вышла из ванной комнаты, то — такой, какой никогда ее не видел: в красивом белом платье. Потом он стал представлять себе, как она бежала по Зеленому Лугу к реке. Вот она добежала, быстро сбросила на траву платье, стала на самом краю крутояра, прыгнула и летит, летит, летит…

Миша вспомнил, что утром видел Саню среди рабочих, разгружавших машины. Он поразился: неужели высокая шумная девушка в голубом платке могла показаться ему более красивой, чем Саня?! Это было совершенно непостижимо!