Олег Петухов - Пост-Москва

Возле двери кабинета министра обороны, если это можно назвать так, съехидничал мысленно Геринг, стоял дневальный — молоденький белобрысый лейтенантик с оттопыренными ушами.

— Иди покури, служивый, — по-отечески ласково посоветовал ему Геринг.

— Но…

— Выполнять. Я председатель Совбеза, не ссы.

Лейтенант козырнул и растворился в полутемных коридорах Генштаба. Кабинет министра обороны располагался тут по одной простой и веской причине — здание министерства обороны оказалось проданным неустановленными лицами неизвестным гражданам, мутная история, короче, и теперь министерство во главе с министром и его бабами ютилось в одном из крыльев здания Генштаба.

Герман толкнул дверь и вошел в кабинет. Нехватка помещений в здании привела к скученности и тесноте, но этот доблестный вояка отхватил себе под кабинет бывший зал для оперативных совещаний, перестроив его по своим вкусам: в одном углу была роскошная кровать под балдахином, в другом весело журчало джакузи, в центре располагался подиум с шестом для стриптиза. И сейчас вокруг этого шеста коряво изгибалась голая замминистра, изображая под томную музыку некие вариации на тему «я вся такая страстная, я вся вот прямо горю». Герингу достался вид на ее обширную жопу. Взглядом знатока он оценил толщину жирового слоя и качество целлюлитной кожи, этот боров даже телку не мог подобрать себе, не накосячив, господи-боже-ж-мой.

— Кто? Что?! — заорал министр, заметив в полутьме силуэт Геринга. — Да ты кто такой…

Этот голый хряк вскочил, шатаясь и спотыкаясь он бросился к Герингу. В руке у него был пистолет.

— Тебе пиздец! — вопил он. — Ты знаешь, кто я такой?

Его стеклянный взгляд, казалось Герингу, смотрит сквозь него, не в силах ни сфокусироваться, ни обрести хотя бы крохи осмысленности. Несомненно, это был алкогольный психоз в терминальной стадии. Пробежав полпути, свино-министр вдруг спотыкается о свой подиум, падает, нелепо размахивая руками, как обожравшаяся гигантская жаба. И тут раздается выстрел.

Геринг стоял, не веря своим глазам. Министр обороны прямо на его глазах самоубился и теперь лежал на роскошном ковре, а из его головы вытекала кровь, растекаясь огромным красным пятном.

Фидель сидел в старом кресле в квартире сумасшедшего профессора и не понимал, что все это значит. Даша ушла на кухню хозяйствовать, Иван ковырялся в своем телефоне, работающем на ганглиях бабочек и осы. В комнате повисло молчание.

— Почему… — наконец нарушил тишину Фидель. — Почему я должен с ней встретиться? Что все это значит? У меня есть девушка, мне больше никто не нужен. Почему именно я? Что вы все, профессор, загадками говорите. Пусть наш мир сошел с ума, пусть. Я сам уже замечаю, что люди ведут себя странно. И происходят странные вещи вокруг… Видения там всякие, ожившие мертвецы, как вы нам рассказывали, но ведь основа остается одной и той же, неизменной. Сейчас уже почти ночь, а завтра взойдет солнце и настанет утро. Мы пьем водку, а потом нам легче принимать тот факт, что это солнце опять вылезает из-за горизонта. И тут появляется Офелия, и я типа должен все бросить и идти за ней. И не просто идти, а чтобы встретиться. Зачем? Что я ей скажу — привет? У меня остаются, между прочим, дочери, без меня…

— С дочками у вас вообще интересная история, — вдруг заулыбался Сергей Сергеевич. — Кто у вас старшая, не напомните?

Фидель заметно покраснел, потом потер шею. Было странно видеть его смущенным, он точно пытался что-то вспомнить, что-то, что он должен был знать наверняка, но или память подводила его, или Вселенная сыграла с ним злую шутку и вместо дочки, его родной, старшей дочери, подсунула ему вырезку из глянцевого журнала.

— А я вам помогу, — продолжал профессор, как бы не замечая трудностей с припоминанием реальности у собеседника. — Вашу старшую дочь зовут Дарья, и она сейчас на кухне моет посуду.

Я сидел в кресле с продавленной подушкой и пытался вправить на место челюсть. Профессор совершенно очевидно тронулся головой, и я раздумывал не пора ли уже вызывать санитаров. Иван, думаю, полностью со мной солидаризировался, судя по выражению его лица. Я прекрасно помнил своих дочек, о чем тут можно было говорить, я ведь сам отвел старшую в первый класс в тот сентябрьский денек, как на заказ солнечный и… Тут моя мысль запнулась. Денек был солнечный — это я помнил отчетливо, — была торжественная линейка, да, директор школы сказала речь. Сказала или сказал? Много детей в школьной форме вокруг вперемежку с родителями, потом дети отделяются и строятся по классам. Потом идут в классы на первый в своей жизни урок. Я фотографирую свою дочь, ее первых одноклассников.

И я ловлю себя на мысли, что не помню, как зовут мою старшую, не помню, где это все происходило, была ли у меня жена или я вдовец, или в разводе, я не помню был ли директор школы мужчиной или женщиной, в каком именно месте Москвы пошла в школу моя дочь, и было ли это в Москве или в другом каком месте. Собственно, я вообще не помнил ничего конкретного. И мне стало страшно.

Мне стало страшно, потому что внезапно в моем уме кристаллизовалась картинка — кто-то липкий и скользкий сидит в темноте и тянет свои выросты-псевдоподы, как у амебы, в мое прошлое, в мою жизнь, в жизнь моей семьи и близких, и стирает один день за другим, час за часом, минута за минутой. Это существо проникло в меня, в мою голову, но ему этого мало, он уничтожает торжественные линейки на первое сентября, радостные улыбки детей, первый раз идущих в школу в новенькой школьной форме, с букетами цветов и ранцами, в которых лежат еще не прочитанные ими книжки. Он лишает нас всех ощущения сопричастности к своей жизни, вкуса и запаха, и цвета прошлого, каково бы оно ни было, с болью и скукой, и наслаждением. Это существо, или сущность, ползает в интимной части моего существования и, само оставаясь невидимой тварью, спрятавшейся в темной глубине незнания, разглядывает дорогие мне вещи, копается даже не в моем подсознании, но в глубинах моей памяти, в той сопричастности, где я через любовь и расположение нахожу общий язык с моими родными. И вот уже я забыл, но не головой, потому что это немыслимо, а своим нутром, физически, свою старшую дочь, а она по тем же самым причинам не помнит меня, ее отца.

— Мне надо выпить, — говорю я.

— Сейчас, — с готовностью отзывается Сергей Сергеич.

Потом громко, на всю квартиру, стараясь перекричать шум льющейся из крана на кухне воды, говорит:

— Дарья, вы не принесете бутылочку водки? Надо же отметить вашу встречу с родным отцом!

Гасты пошли на удивление поздно — обычно они избегали ночных атак. В этот раз, однако, темнота их не смущала. Отряд самооборонщиков, в шутку именовавших себя «Лейбштандарт Фидель Кастро», в котором на данный момент было четыре человека основного состава — Брэд Питт, Эдвард-Руки-Ножницы, Резиновый Утенок и Ведьмочка — заняли центр, а приданные им в усиление «Мертвецы» из контры держали фланги. Игроманы похерили максимы, сосредоточившись на отработке стрельбы по-македонски — из беретт с обеих рук на бегу.