Михаил Лезинский - Колючая Арктика

В шесть лет родители отдали меня на содержание и воспитание родственникам.

Что вам о них рассказать?.. Тетка моя была очень доброй, слыла мудрой женщиной и чистоплотной хозяйкой и в тундре пользовалась заслуженным авторитетом.

А как она играла в шашки!.. Будучи совершенно неграмотной, она так изучила эту игру, что без труда выигрывала у всех, кто садился с ней за доску! У всех учителей выигрывала, и у всех уполномоченных, которые попадали к, нам… Аксинья Николаевна Курилова умерла в 1963 году.

Но тундра держится не на одной доброте, у нее свои законы, диктуемые условиями. У тетки я жил до десяти лет, кочевал вместе с нею, она меня любила и жалела. А, глядя на нее, меня любили и жалели даже самые злые пастухи… А вот, когда в двенадцать лет я окончил начальную школу и до семнадцати лет пастушил в разных бригадах тетки рядом не было, и я узнал все мерзости жизни. И родственный деспотизм, и безразличие людей к твоей судьбе. Если всё хорошее, что было в моей тундровой жизни, сложить с плохим, то в сумме получится по нулям. Добро уничтожится уроками жестокости, уроками мучения, обидами…

Время, прожитое мною, было послевоенным и это наложило свой отпечаток. Хлебные и промтоварные карточки отменили, и хоть были деньги, но на них купить ничего было нельзя. В магазинах — не самые лучшие американские товары и продукты; черная мука, напоминающая песок, сахар в кубиках и консервы в банках, мясо которых напоминало ондатровое.

Эти продукты, конечно, спасали нас в годы войны, но старые люди к ним привыкнуть не могли и много старых людей повымирало с голоду! Дед мой, по материнской линии, не осилил последнюю свою тропу в жизни, сел в ста метрах от тордоха и — замерз. Бабушка — больная и голодная — умирала на моих глазах. Помню ее последние слова, обращенные к матери:

"Зачем со мной делишься хлебом!?. Мне все равно умирать, накорми детей!" Бабушка часть своей скудной порции оставляла на утро и утром нас подкармливала этими остатками. А сама охала и приговаривала, что ей есть не хочется. Мы — дети-радовались: нам больше достанется!

Бывало, маме из колхозного склада выдадут две щуки на трудодни — она плотничала в колхозе! — и вся наша семья — семь человек! — ужинаем этими двумя рыбами и радуемся.

Родители, я это заметил, медленно поедали свои кусочки рыбы, а на утро — как и бабушка! — докармливали нас тем, что с вечера сами не съели!..

Лето 1943 года… Я увидел, — и запомнил навсегда! — как одна больная чахоточная старуха палит оленью шкуру, собирает в тарелку нагар и, давясь, харкая кровью, аккуратно ложкой поедает эту пищу.

О как я злился на эту старуху за скупость! Хоть бы ложечку дала попробовать!..

Я пришел домой, сжег шкуру и не только сам попробовал это — не знаю как назвать!? — но и накормил жженкой сестренку Дашу, которой только исполнился один годик… Как я ее не отравил!?.

Мать пришла с работы, рассердилась-"что ты наделал? лучшую шкуру испортил!" — а потом посмотрела на наши вымазанные, голодные физиономии, заплакала.

С первыми вьюгами и морозами, нас направили в школу. Мы очень боялись идти учиться, помня о голоде и холоде, но школа встретила нас приятной неожиданностью-каждый день давали но 200 граммов хлеба и по кубику сахара!.. Но этого явно не хватало, чтобы заполнить голодные желудки.

Это было в войну, а после войны, в первые годы стало еще голодней и холодней. Занятия в школе прервались — сидеть в нетопленных классах было невозможно и мы все ютились в одной спальне.

Учителя голодали вместе с нами, с нами и мерзли. Некоторые от голода и холода становились неразговорчивыми и лишь наш классный руководитель Василий Егорович Соловьев — сейчас он на пенсии — «отогревал» нас своими рассказами о тропиках, субтропиках, и «кормил» нас надеждами. Говорил: скоро каждый ученик начнет получать по триста граммов хлеба, по сто граммов масла и по пять кубиков сахара! А в обед на первое будет жирный бульон с мясом, на второе — котлеты, жареная рыба с лапшой, а на третье — компот по полной кружке!.. А еще будет полдник! И будут на полднике подавать оладьи, желающим — с маслом! Или- с сахаром!.. А ужин — мечта! Жирное мясо с овсянкой! Хлеб — двести граммов. Масло…

И мы забывали на минуточку голод! И кто-нибудь из мальчиков непременно шутил:

— О! При такой пище мы превратимся в буржуев!

И мы засыпали с надеждой, подгоняя приятное и близкое будущее. Засыпали удивительно легко…

Потом, самых худых и вымученных голодом детей, стали отдавать по семьям. Наиболее зажиточным семьям… Я попал к школьной прачке, нянчил ее детей и мне кое-что перепадало из пищи… Зажиточная семья тоже была полуголодной…

С горем пополам, а начальную школу мы все-таки окончили и всем желающим предложили продолжить учебу в поселке Черском — это за шестьсот километров от Андрюшкино. При том учеба должна была вестись на русском языке.

Это нам предлагали наши учителя, а правление колхоза агитировало нас оставаться в оленеводстве… Победило оленеводство, и я с легким сердцем подался в пастухи! Интернатская учеба мне и так надоела за четыре года, а в пастухах можно олениной наедаться вволю!.. И потом, мы, живущие в озерном краю, очень боялись реки Колымы, о которой рассказывалось много мрачных историй…

Пастушество досталось мне нелегко!.. Во-первых, скидок на детство не было, а во-вторых, нам уже было по двенадцать лет, а наши родители становились пастухами, каюрами, охотниками в десять лет!.. И взрослые считали, что мы — новое поколение — "испорчены школой". Мальчики слишком медленно бегают, а едят и спят много!.. И в бригаде, — а первый год я работал у своего дяди! — даже чтение книг было явлением нетерпимым. Рискованно было даже иметь книгу…

Возможно, вам не все понятно из моей жизни. Поэтому несколько подробностей, несколько, как сейчас пишут, штрихов к портрету:

По-русски до 1955 года умел только материться — научили русские плотники, строившие дома в нашем поселке; немое кино впервые увидел в 1942 году, а звуковое- в 1953; водку стал пить в тридцать пять лет и прекратил в сорок. Так и пишите: одна пятилетка пьянства в жизни юкагирского писателя. Женился в двадцать четыре года, на русской. Трое детей, В армии не служил. В ВЛКСМ не состоял, однако был делегатом 16-го съезда ВЛКСМ — представлял Якутию. Был делегатом третьего и четвертого съездов писателей РСФСР. В обоих случаях избирался членом правления. Член КПСС с 1970 года…

Сестра Даша, которую я чуть не отравил нагаром шерсти, в восемнадцать лет стала коммунисткой, несколько лет пастушила, а нынче работает в совхозе «Нижнеколымский» заведующей парткабинетом и заканчивает партийную школу. Ганя — о нем вы знаете подробно! — поэт и кандидат филологических наук — работает в секторе северной филологии в Якутском институте. Коля — художник. Вторая сестра Валя утонула в шестнадцать лет. Наш отец до нашей матери двух жен похоронил и женился в третий раз после сорока лет. Нашей маме было двадцать. Отец скончался в 1952 году от болезни, а мать жива — она с 1911 года рождения. Живет всю жизнь в Андрюшкино.