Михаил Лезинский - Колючая Арктика

Читал я "Севастопольскую страду", а "Осажденный Севастополь" — нет, прочту его ненамного позже, хотя крымская тема — основная в моих книгах. Поэтому я и отмахнулся тогда от куриловских слов! Я ещё не знал тогда, ровно через две недели, после того, как Семён сделает надпись на журнале, я получу "Осаждённый Севастополь" от сына писателя Бориса Михайловича Филиппова с дарственной надписью, — познакомился с ним в Центральном Доме литераторов, где он был директором.

Сказал я тогда Семёну Курилову:

— Все мы повязаны одной веревкой в той или иной степени, все мы друг друга перепеваем.

Но Семён только усмехнулся, когда я ему это высказал. И заметил:

— Прочти, а после поговорим!

Поговорить не пришлось!

А совсем недавно я нашел подтверждение словам Семена. У самого Бориса Филиппова. Точнее, в его письме, которое он опубликовал в журнале ("ЗНАМЯ", Љ 1 за 1989 г. — М.Л.). В нём есть такие строки:

"…Несмотря на различия в форме, роман Филиппова явно послужил Сергееву-Ценскому в качестве одного из основных первоисточников, о чем свидетельствует огромное количество совпадений в деталях обоих произведений. Приведенные выше около 70 текстуальных сопоставлений неопровержимо доказывают наличие в эпопее Сергеева-Ценского всех форм заимствования — от идеи и подражания до прямого плагиата, — а также наиболее отрицательных форм плагиата, выражающихся в механическом перенесении готовых деталей и текстов вне творческого переосмысления и переработки их, что зачастую делает эти детали в новом контексте, при иных ситуациях фальшивыми…"

К чему я это? А к тому, что самоучка Семен Курилов, не имеющий дипломов о высших образованиях, бывший полуграмотный пастух, которому первый редактор "Колымской правды" Сучков составлял "обязательную программу для чтения", уже в молодости знал то, что и в старости не каждому дано.

Впрочем, чему я удивляюсь? На то он и Великий Юкагир. И его книги, в отличие от многих, если и уйдут со временем, то только вместе с нашей грешной планетой.

А теперь, как я и обещал, перейдем К письмам Семена Курилова, присланными мне в Севастополь.

"5 апр. 1977 г.

Добрый день, дорогой Михаил Леонидович!

Опять моя жизнь стала одинокой: Галя (Узнаете Насиму Нуршину? настоящее ее имя — Галя, а фамилия… Семен Курилов называет ее в своих письмах Г. Ш. — М, Л.) вновь ушла к своему законному мужу. Причина?.. Я не смог осуществить все, ее меркантильные соображения: судейскую должность, кооперативную квартиру, устройство дочери в Институт международных отношений.

И, наконец, она поняла, что гонорары, которые получает писатель за свою адскую работу, крайне ничтожны, и что "лучше жить с рабочим с большой зарплатой, чем с грошиком в кармане посещать высокие, коробчатые дома писателей. (Письмо написано по приезду из Москвы, где Семен Курилов был на писательском пленуме. Вместе с ним была и Насима — Г. Ш. — М. Л.) и знакомиться с разными людьми, пользы от которых — одни разговоры"…

А муж, как вам известно, успел жениться в ее отсутствие на другой, но Г. Ш. быстро ее потеснила и заняла свое прежнее законное место.

Мужа она вновь завоевала, но по его заявлению, которое он сделал раньше, Г. Ш. обсудили на бюро РК КПСС, исключили из КПСС и отстранили от должности юриста.

Жестоко, конечно, но судя по ее поведению, — будучи ее мужем я сумел это понять! — она вполне заслуживает такого наказания. Но даже при таких критических обстоятельствах, она попыталась меня еще раз обмануть. Сказала: 20 апреля я вновь перейду к тебе, только сходи в райком партии и всю вину за мое поведение возьми на себя. Скажи, что в уходе из семьи, виноват только ты один. Ты один и больше никто!

Я, наивный человек, было уже поверил, но выступить в защиту ее все равно не мог. Не приучен врать. Г. Ш. обозлилась на меня…

Таким образом, я окончательно освободился от жены и, может быть, в поисках красивой невесты приеду в Севастополь. Возможно, моряки еще не всех успели вывезти!..

Прошу, обо мне не следует писать слишком красиво. Тем более, что не состоялась моя семейная жизнь. Поэтому все впечатления, которые возникли у вас в те счастливые для меня дни, та радость пребывания моего на земле, сегодня потеряла смысл без нее!.. Не надо обо мне ничего придумывать. Пишите просто: живу с тремя дочками — Оксе, Ярхадана, Чэнди, которой исполнилось четыре года. Моей младшенькой.

Вас интересует, как я пишу?.. Пишу, когда ласточка вдохновения подлетит к моей душе. И, слава богу, что ласточка часто навещает меня. И, когда я начинаю сачковать, прилетает «рогатая» ласточка, чтобы боднуть меня. Мол, проснись!.. Но это случается редко, вдохновения я не ожидаю, я сам создаю это вдохновение. Но, повидимому, я не один такой из пишущих, Но есть и отличие от писателей-современников, я не люблю путешествия. Это, наверное, оттого, что я пастушил с двенадцати лет, исколесил всю тундру и… отъездил свое!.. И выплакал свое!.. Даже Г. Ш. однажды заметила, что я совершенно не умею плакать.

Она права, я нынче действительно не могу плакать, все слезы отданы детству и юности, холоду, голоду, тяжелому труду и одиночеству, несмотря на то, что меня окружало две тысячи оленей!..

Спасибо за книгу. Выйдет моя — пришлю. Привет вам от моих дочерей.

Постскриптум. Сегодня исполняется 25 лет со дня смерти моего отца.

Приписка на обратной стороне письма:

"По решению партийной комиссии, завтра рассматривается мое персональное дело. Повод? Мои отношения с Г. Ш. Как минимум, выговор обеспечен.

"22 апреля Т977 года.

…Что ж, поговорим о детстве. Оно не завидное и вспоминать о нем неинтересно, и я бы не хотел прожить его еще раз. В моем детстве не было ни кино, ни журналов, ни конфет, а было немного муки, рыбьего жира. Из муки делали лепешки и пекли их на рыбьем жире. Таковым было наше повседневное питание… А рубаху из материи я надел впервые, когда мне исполнилось шесть лет.

Обычно мы, дети тундры, надеваем матерчатые рубахи только летом. На выпуск! Поверх кожаных штанов! И носим ту рубашку не снимая до тех пор, пока рисунок на ней не исчезнет под слоем грязи.

Летом- хорошо! Летом мы, тундровые дети, переходили на стационарный образ жизни. Но родители оставались у озера Большое Улуро (Олеро) — рыбачили они там.

Лето — самая вольготная пора в нашей жизни, разве только вот комар донимал и не давал надолго выходить из тордоха.

А вообще, все мое детство кажется мне сплошным кочевьем! И когда меня спрашивают, с чего началась моя жизнь, я вспоминаю быстро несущийся по тукпиковому озеру караван, мелькающие деревья, будто старающиеся нас обогнать, бесформенный лунный шар над головою, и все это вместе взятое, пугало меня своей фантастичностью.