Герберт Уэллс - Самовластие мистера Парэма

Казалось, он кончил. И в благоговейной тишине стало слышно, как бормочет что-то сквозь густые усы какой-то беззубый старик. Он стоял позади слушателей, столпившихся справа от Верховного лорда, а теперь, взволнованный, полный решимости, пробрался вперед и, ухватившись правой рукой за спинку стула сэра Басси, скрестил ноги и с опасностью для жизни перегнулся вперед, а левой рукой жестикулировал, точно заправский оратор. Бормотание его становилось то громче, то тише. Слова сливались, и лишь иногда по кашлю можно было судить, где кончилось одно и начинается другое слово. Это было истинное словоизвержение. Очень похоже на эманацию. Эманация?.. Эманация?..

На мгновение сознание Верховного лорда помутилось.

Почтенный оратор оказался лордом Мозговитским. Время от времени на поверхность всплывали отдельные слова и фразы: «тариф»… «соответствующее ограждение»… «предосторожность»… «демпинг»… «неразумная иностранная конкуренция»… «таможенные льготы в колониях»… «империя довлеет себе»… «способное, сэр, найти применение каждому, кто хочет работать».

Минуты три-четыре Верховный лорд молча, с достоинством терпел это вторжение в его речь, потом поднял руку в знак того, что услыхал уже вполне достаточно, чтобы ответить.

— Государство — это воинствующий организм, и, если он здоров и совершенен, он должен быть насквозь воинствующим, во всех своих проявлениях, — начал он с той все проясняющей прямотой, которая сделала его вождем и владыкой собравшихся здесь людей. — Тарифы, лорд Мозговитский, — это тот естественный, повседневный способ борьбы государств за существование, который и есть самая сущность истории, и он находит свое высшее, благороднейшее выражение в войне. При помощи тарифов, лорд Мозговитский, мы ограждаем нашу экономику от экономики других государств, мы сохраняем в неприкосновенности наши запасы на черный день, мы поддерживаем наших союзников и подрываем общественное равновесие и благополучие наших врагов и соперников. Здесь, на этом Совете, где все свои, мы можем не делать вид, что тарифы предназначены для обогащения граждан, или защиты их благосостояния, или хоть в какой-то мере способствуют уменьшению безработицы. Простите меня, лорд Мозговитский, если вам покажется, что, соглашаясь с вашими выводами, я спорю с вашими доводами. Тарифы не обогащают страну. Они этого не могут и никогда не могли. Это ложь, и, я думаю, вредная ложь, ее по горькой нужде навязывает политическим деятелям та выборная система, которую мы, к счастью, низвергли. От этой лжи мы можем здесь отказаться. Тарифы, как и все прочие формы борьбы, влекут за собой жертвы и требуют их. Если они способствуют занятости рабочих в одной отрасли хозяйства, преграждая доступ определенному иностранному товару или мешая его поступлению, значит, они не могут не породить безработицу в другой отрасли, которая доныне экспортировала другие товары в уплату прямо или косвенно за эти иностранные товары, а теперь, из-за новых, ответных тарифных ограничений, не сможет их экспортировать. Тарифы — это способ обмена неподходящей продукции на подходящую, с тем чтобы создать еще большие затруднения в какой-нибудь иной области. В основе тарифной политики лежат соображения более глубокие и более благородные, нежели соображения материальной выгоды или невыгоды. Тарифы нам необходимы, и приходится за них платить. Так же, как нам необходимы армия и флот, которые тоже нам дорого обходятся. Почему же? Да потому, что тарифы постоянно напоминают о нашей национальной неприкосновенности. Бомбы и пушки сокрушают лишь во время войны, а тарифы постоянно поддерживают разногласия и угрожают; они вредят, даже когда мы спим. И повторяю, ибо это и есть самая сущность нашей веры, основной догмат Лиги верховного долга — суверенное государство, которое гордится своей историей и высоко держит свое знамя, должно либо оставаться насквозь воинственным государством и всеми возможными способами подавлять своих врагов, равно в дни мира и в дни войны, либо оно выродится в бесполезную нелепость, которой место лишь на всемирной свалке.

Его звучный голос умолк. Лорд Мозговитский, который во время речи Верховного лорда вновь выпрямился, что-то пробормотал — то ли одобрительное, то ли неодобрительное, то ли в дополнение, то ли в осуждение; затем был поднят и быстро разрешен с десяток мелких вопросов, и, наконец. Совет занялся распределением между отдельными членами важнейших задач. Выступавшие один за другим вкратце излагали план согласованных действий, и Верховный лорд чаще всего говорил только: «Так и делайте», «Подождите», «Напомните мне об этом через неделю» или «Нет, не так». Многие члены Совета, в которых, как видно, пока не было надобности, выходили в приемную поболтать, а заодно выпить чаю, хересу или лимонаду. Самые нетерпеливые ушли совсем. Среди них был и сэр Басси Вудкок.

Верховный лорд мысленно отправился за ним, желая проследить и в то же время зная, что он будет делать.

Без сомнения, сейчас он стоит в задумчивости на пороге дома номер десять по Даунинг-стрит, на том самом пороге, который вот уже несколько веков переступали все знаменитые политические деятели Англии, и, скривив рот, смотрит на густую, безмолвную толпу, загородившую проход на улицу Уайтхолл. Все оцеплено полицией, и на улице только и остались, что шоферы автомобилей, которые ждут своих хозяев, кучка репортеров и фотографов и явные шпики. Но за цепочкой полицейских застыла загадочная толпа англичан, точно бессловесное стадо, и, если даже толпа эта испытывала какие-либо чувства по отношению к новой доблестной власти, освободившей англичан от долго владевших ими иллюзий, будто они сами собой управляют, она никак этого не проявляла. Все молчали, только во все горло выкликали свой товар продавцы фотографий Верховного лорда. День был теплый, в небе неподвижно стояли серые облака, словно, как и все вокруг, ожидали приказаний. Полицейские и те словно чего-то выжидали, никто не обнаруживал ни восторга, ни возмущения по случаю Прихода Верховного лорда к власти. Сэр Басси с минуту стоял не шевелясь. «Поди ты», — прошептал он наконец и медленно двинулся направо, к калитке, которая вела к конно-гвардейскому плацу.

С обычной своей предусмотрительностью он заранее послал автомобиль именно сюда, где было меньше всего народу.

Едва он вошел в калитку, как полицейский в штатском с рассеянным видом, который не обманул бы и грудного младенца, отделился от своих собратьев и зашагал следом. Таков был приказ!

Еще через двадцать минут заседание окончилось, и члены Совета стали деловито расходиться.

Отъезжающие автомобили прокладывали себе дорогу в толпе. Тем, кто оказался ближе всех, посчастливилось издали увидеть, как Верховный лорд собственной персоной в сопровождении миниатюрной смуглой секретарши и высокого, худощавого человека с огромным портфелем, глядящего на лорда по-собачьи преданными глазами, поспешно перешел улицу и исчез под аркой министерства иностранных дел.