Алексей Притуляк - Варнак

Рядом подбитой птицей, раскинув руки-крылья, лежал Куцый. В стороне скрючился, свернулся калачом Меченый.

Пацан был без сознания, дышал тяжело и с хрипом, пуская кровавые пузыри. На грязной рубахе, на животе и груди, расплылось по здоровому пятну крови.

Пастырь скрипнул зубами, покачал головой.

— Ничего не сделаешь, Оль, — сказал. — Умирает он.

— Да? — неожиданно легко произнесла она. И смотрела на пацана как будто с любопытством даже. То ли умирающих не видела сроду…

— Пойдём, — кивнул он ей, поднимаясь.

— А его что ж, так бросим? — подняла она глаза.

— Ему ничем не поможешь, — пожал плечами варнак.

— А добить?

Пастырь вздрогнул, челюсть отвисла, а во рту стало сухо.

Это как же такое возможно-то, а?! Ты же девочка… Ну, понятно, не сложилась у тебя жизнь, насмотрелась ты, видать, всякого. В этой Хановой когорте повращалась… Но ты же девочка… Ты же ребёнок ещё!

— Нечем, — буркнул он, отворачиваясь, пряча глаза. — Не душить же мне его…

— Что, так и оставим? — настаивала она.

— Он уже не мучается, — отозвался Пастырь. — Без сознания… Минут пять полежит ещё и отойдёт… Идём! Собаки могут вернуться.

Услышав про собак, девчонка сразу подскочила, испуганно оглянулась по сторонам, вцепилась в Пастыреву руку.

Псы-то и правда могут попробовать ещё раз. И тут уже, без оружия, примут Пастырь со Стрекозой жестокий и болезненный конец своих жизней.

Минут за пятнадцать они дошли до заветной пятиэтажки. Пастырь оставил Стрекозу на первом этаже, поднялся наверх один. Залез на чердак, осмотрелся и только потом позвал девчонку.

Пока она поднималась, открыл последнюю банку тушёнки. Эх, воды бы — кипяточку сделать под лапшичку!

Стрекоза взобралась к нему. Увидев открытую банку в руке Пастыря, учуяв позабытый запах, радостно взвизгнула, запрыгала, захлопала в ладоши. Дурёха, — улыбнулся Пастырь.

Съели — одной ложкой на двоих — мясо, похрупали сухой лапшой, которую он предварительно истолок чуть ли не в пыль.

Потом Пастырь достал водку, открыл и влил в себя залпом полбутылки. Оставшейся половиной долго обрабатывал все свои раны. Смущаясь насмешливой улыбки Стрекозы, отойдя подальше, кое-как промыл болячку на заднице. Едва успел до того, как выпитая водка сдвинула крышу, выключила ноги, повалила в пыль.

Падая головой на одну половину рюкзака, хлопнул рукой рядом; еле ворочая языком, велел:

— Спать, Ольк. Отдыхать.

И всё. Провалился в тошнотворную колышущуюся бездну пьяного сна.

26. Хаос

Снилась в пьяном угаре всякая дрянь. Пастырь дрался, убегал, убивал… Потом Снился Вадька, живой. И тогда варнак, где-то поверх сна понимающий, что на самом деле Вадьки нет и никогда уже больше не будет, ревел ревмя…

Потом наступил недолгий мрак без сна, в котором он почуял вдруг, как тихонько зашевелилась лежащая рядом Стрекоза. Не спится девке. Ну да, она-то что… Она вообще, кажется, легко всё восприняла и перенесла. Стойкая девочка. И… холодная она какая-то. Легко через пацанов переступила, через дружков своих. При случае и через него легко…

Услышалось, как девчонка встала, тихонько отошла. Пи-пи захотела, наверное…

Скрип… Скрип… Туда-сюда, туда-сюда, скрип-скрип… Что это?

Дошло! Это топорик, который Пастырь давеча вбил в стропила, открыв тушёнку. Сейчас она аккуратно, раскачивая, пыталась вытащить глубоко вбитое лезвие из дерева. Зачем он ей?..

А ты не понимаешь?..

Да ладно тебе!..

На какой-то миг захотелось вскочить, но пьяная истома распластала, не давала и пальцем шевельнуть. Да нет, ничего плохого не будет.

Стрекоза выдернула, наконец, топорик. Подошла, опустилась на колени рядом. Пастырь услышал её дыхание — приглушённо-взволнованное, осторожное. Отчётливо до щекотки почуял шеей, куда придётся удар.

— Что, Оль? — спросил он.

Она замерла. Не стало слышно дыхания.

— Убить хочешь? За что?

Тишина. Ну, хорошо хоть, что не рубанула сразу, в панике-то. Не сможет ведь убить — только поранит сдуру, вскроет шею. И будет тогда Пастырь отходить долго и мучительно, истекая кровью и задыхаясь.

— За что, Оль? — повторил он.

— За Хана, — прошептала она тихо.

— Ух ты… Это что ж так?

— Мы с ним… В общем… дружили мы.

— Это как же? — опешил Пастырь. — А Вадька мой?

— Да что твой Вадька! — усмехнулась она. — Кому он нужен был, Чекурёнок твой беспонтовый…

Ну, ты это зря, девонька!

Пастырь одним резким движением подбросил тело вверх, перевернулся на левый бок, лицом к Стрекозе, вытянул руку в надежде перехватить топор.

Да только показалось это ему. На самом-то деле, едва-едва шевелясь, перевалился с боку на бок, наверное, как раненый медведь.

Что ж ты так напился, варнак?

Она, не дожидаясь, махнула топором куда-то в переносицу.

Пастырь вздрогнул и проснулся.

Стрекоза тихонько сопела за спиной, уткнувшись носом ему в шею, щекотала своим дыханием.

Он осторожно поднялся, взял бинокль и, пьяно пошатываясь, отошёл к слуховому окну, открыл.

Вечерело. Мелко и густо накрапывал дождь. Аиста на вокзальной крыше по-прежнему было не видно. И у входа в вокзал никого, как нет и костра. И на мосту часового не заметно. Сдулись пацаны, утратили всякий порядок вместе с командирами. Остался там из крутых только Ведро, если жив. Но он, похоже, слишком мягок, чтобы удержать паникующую пацанву в узде. Станут ли его слушаться?

Где-то в стороне Первомайской тресканула вдруг автоматная очередь. Пастырь повернул бинокль в ту сторону. Но за домами, в наползающей темноте, ничего не было видно. А там, вслед за первой очередью, затрещали ещё и ещё. Захлопали одиночные пистолетные выстрелы.

Водя биноклем по окрестностям, Пастырь вдруг ошалел от увиденного: по Гамзатова промчался КамАЗ! Вырулив к Краснопресненской, он кое-как вписался в поворот и — половина по дороге, половина по тротуару, выпучив очумелые фары, чадя чёрно-синим дымом — рванул к площади. В кузове трепались четверо настороженных мужиков при автоматах. Ещё один сидел у борта, схватившись за голову, болтаясь как гэ в проруби. В углу кузова, собравшись неудобной половой тряпкой, валялся ещё один и бился о металл головой, которой, похоже, было уже не больно. Едва КамАЗ вылетел из-за поворота, в след ему, наверное, долетела брошенная граната — рвануло, посыпались из окон тесной улочки стёкла. Мужики в кузове припали к днищу, заорали что-то перекошенными ртами.

— Хм… — произнёс Пастырь, до слезы в глазу всматриваясь в происходящее. — Это кто же у нас в гостях?

Это не братцев ли кроликов эскадрон летучий? Кто бы ни были эти весёлые ребята, а встречаться с ними не с руки. И чем скорей Пастырь выведет Стрекозу из города, тем лучше.