Теодор Старджон - Больше чем люди

Он покачал головой.

- Четыре дня. Пока.

Она выскользнула за дверь и исчезла, прежде чем он нашелся что ответить. Он долго смотрел на дверь. Потом выругался и опустился на кровать.

Почесал нос. Рука легла на подбородок. Чешется. Он полувстал, бормоча:

- Будь я проклят, если стану бриться, - и снова лег. А потом каким-то образом оказался в ванной, глядя на себя в зеркало. Вымыл руки, плеснул воды в лицо, вытер грязь полотенцем и посмотрел снова. Потом хмыкнул и потянулся за мылом.

Нашел бритву, нашел белье, брюки, носки, туфли, рубашку, пиджак. Посмотрев в зеркало, пожалел, что у него нет расчески. В это время девушка локтем открыла дверь, положила пакет и улыбнулась ему. В руках ее была расческа. Он без слов взял ее, вышел, смочил голову и причесался.

- Пошли, все готово, - позвала его из комнаты девушка. Он вышел. Она сняла с ночного столика лампу и поставила на него толстую овальную тарелку с большим бифштексом, бутылку эля, бутылку поменьше с крепким портером, картошку с тающим маслом, горячие булочки в салфетке и овощной салат в небольшой деревянной чашке.

- Ничего не хочу, - сказал он и набросился на еду. Нет ничего в мире лучше приятного ощущения во рту и желудке, пощипывания эля и неописуемого волшебства поджаренной корочки.

Когда тарелка опустела, и она, и стол неожиданно захотели взлететь над его головой. Он упал, схватил стол за края и удержал его. Его начала бить сильная дрожь. Девушка сзади сказала:

- Все в порядке. Все в порядке. - Положила руки ему на плечи и заставила снова сесть. Он попытался поднять руки и не смог. Она салфеткой вытерла ему влажный лоб и верхнюю губу.

Со временем его глаза открылись. Он осмотрелся, обнаружил девушку сидящей на краю кровати. Она молча наблюдала за ним. Он застенчиво улыбнулся.

- Фью! Она встала.

- Теперь все будет в порядке. Тебе лучше лечь. Спокойной ночи!

Только что она была в комнате, и вот ее уже нет. Только что она была с ним, теперь он один. Слишком значительное изменение, которое трудно вынести и понять. Он оторвал взгляд от двери, посмотрел на кровать и сказал "Спокойной ночи", просто потому, что это ее последние слова, они, мерцая, повисли в тишине.

Он опустил руки на ручки кресла и заставил ноги слушаться. Смог встать, но и только. Упал вперед и вбок, чтобы не задеть стол. Лег поперек покрывала, и его окутала тьма.

***

- Доброе утро.

Он лежал неподвижно. Ноги подняты, ладони прижаты к щекам. Он крепко закрыл глаза, чтобы не видеть свет. Заставил себя не замечать кинетическое ощущение прогиба матраца. Там села она. Отсоединил слух, чтобы не слышать ее слов. Но обоняние предало его: он не ожидал в комнате запаха кофе. И захотел кофе, захотел отчаянно, прежде чем подумал отказаться от этого желания.

Лежал ошеломленно, думая, думая о ней. Он думал: если она снова заговорит, он ей покажет. Будет лежать, пока она не заговорит, а потом не обратит на нее внимания и по-прежнему будет лежать.

Он ждал.

Ну, если она не собирается говорить, как он может не обращать на нее внимания?

Он открыл глаза. Они сверкнули, круглые и сердитые.

Она сидела в ногах кровати. Тело неподвижно, лицо неподвижно, живы только рот и глаза.

Он неожиданно сильно закашлялся. От этого глаза закрылись, а когда он открыл их снова, ее не увидел. Потрогал грудь, посмотрел вниз.

- Всю ночь проспал в одежде, - сказал он.

- Пей кофе.

Он посмотрел на нее. Она по-прежнему не шевелилась. На ней красный жакет с серо-зеленым шарфом. Удлиненные серо-зеленые глаза, которые в профиль кажутся глубокими чистыми треугольниками. Он отвел от нее взгляд, смотрел все дальше и дальше, пока не обнаружил кофе. Большая чашка, толстая горячая чашка, налитая дополна. Кофе черный, крепкий, вкусный.

- Ух ты, - сказал он принюхиваясь. Отпил - Ух ты. Посмотрел на солнечный свет. Хорошо. Ветерок шевелит занавеску на окне, солнечный луч то врывается, то исчезает. Хорошо. Светящийся овал зеркала, отражающего солнце, пятно на соседней стене. Хорошо. Он снова отпил кофе.

Потом поставил чашку и занялся пуговицами рубашки. Рубашка оказалась смятой и пропотевшей.

- Душ, - сказал он.

- Давай, - ответила девушка. Подошла к шкафу и достала оттуда картонную коробку и брюки. Открыла коробку. В ней была электрическая плитка. Тем временем он расстегнул три пуговицы, а четвертая и пятая с треском оторвались. Кое-как ему удалось выбраться из одежды. Девушка не обращала на него внимание. Она не отводила взгляд, но и не смотрела на него, спокойно занималась своими делами, возилась с плиткой. Он прошел в ванную, долго возился с кранами душа, наконец пустил воду. Встал под душ, и вода потекла по шее. Он нашел в мыльнице мыло, позволил воде бежать по голове и принялся яростно тереть ее, пока все мыло не превратилось в пену. "Боже, - возникла откуда-то мысль, - я худ, как ксилофон. Надо нарастить тело, или я заболею... - Появилась новая мысль, прервала первую. - Я не должен выглядеть здоровым. Надо быть здоровым, но казаться больным ". Он гневно спросил:

- Кому нужно, чтобы я казался больным? - Но ответа не было. Только его голос глухо отразился от плиток.

Он выключил воду, вышел из-под душа и взял с крючка огромное полотенце. Начал вытирать голову, с одного конца до другого. Потом бросил полотенце на пол, в угол, взял другое и растерся докрасна. Выбросил и его и вышел в комнату. На ручке кресла висел халат, поэтому он надел его.

Девушка жарила в сковороде три яйца на свином жире. Когда он сел на кровать, она переложила яйца на тарелку, оставив жир в сковороде. Яйца превосходно поджарены, белок твердый, желтки не разлились, они жидкие, покрытые пленочкой. И еще бекон, всего на несколько секунд до пережаривания, сухой и ароматный. Поджаренный хлеб, золотистый снаружи, белый внутри, с быстро тающим маслом, которое, растекаясь, заполняет все углубления. Два ломтика с маслом, один с мармеладом. Хлеб лежит на солнце, у него цвет, который бывает только у мармелада и цветного стекла.

Он поел, выпил кофе. Поел еще и еще выпил. Потом еще кофе. И все это время она сидела в кресле, держа на коленях его рубашку, и руки ее летали, как танцовщицы, и под легкими искусными движениями пуговицы возвращались на свои места.

Он наблюдал за ней и, когда она кончила, подошел и протянул руку к рубашке. Она покачала головой и показала:

- Чистую.

Он увидел вязаный пуловер. Пока он одевался, девушка вымыла тарелки и сковороду, заправила постель. Он откинулся в кресле, а она склонилась к нему, сняла влажную повязку с руки, осмотрела порез, перевязала снова. Повязка была удобной и прочной.

- Теперь можешь обойтись без перевязи, - довольно сказала она. Встала и прошла к кровати. Села лицом к нему, снова застыла, если не считать рта и глаз.