Ирина Камушкина - Искатель. 2009. Выпуск №12

— Расскажете на суде, присяжным будет интересно. Не люблю, когда меня считают глупее, чем я есть на самом деле. Повторяю, — он остановился в дверях и посмотрел на Виталия — не в лицо, а куда-то вниз, под ноги, будто увидел на полу что-то подозрительное, но все же не стоившее того, чтобы подойти, поднять и рассмотреть, — повторяю: вам есть что сказать, но вы предпочитаете показывать дешевые фокусы…

Виталий встал.

— Если вы меня выслушаете до конца…

— В другой раз, — бросил детектив.

Вышел и хлопнул дверью.

Надеяться не на кого. Мэнтаг наблюдает за каждым его шагом и готов воспрепятствовать любому его действию, если сочтет, что Виталий мешает или хочет представить события не в том свете, в каком нужно следствию. Детектив сразу решил, что Айша виновна и что Виталий запутывает следствие. И слышать больше ничего не хочет. Или не может — мозги не так устроены.

На адвоката тоже полагаться нельзя — чем он, в принципе, отличается от полицейского? Только целью своих поступков. Мэнтаг ищет улики, чтобы прокурор смог убедить присяжных в виновности Айши. А Спенсер ищет аргументы, чтобы убедить присяжных в том, что хотя Айша, скорее всего, виновна (трудно спорить с фактами), ее можно если не оправдать, то пожалеть и максимально смягчить наказание.

А больше надеяться не на кого. Единственный человек, способный реально помочь, — конечно, Ланде, и в разговоре Виталий дал ему это понять, услышав в ответ дежурные слова сочувствия, но никакого желания ввязываться в историю, способную повредить карьере.

Все, что Ланде мог посоветовать, Виталий знал и сам, мысли у них перемещались в одинаковом направлении, переходя от одной идеи к другой. Ланде мог бы, пожалуй, поддержать его, сказав: «Верно вы все это придумали, Виталий», но не скажет. Не потому, что не согласен в принципе, а потому, что решит не ввязываться: исход дела выглядит предрешенным, а научная репутация может пострадать.

Как сказала Дина? «Репутация для твоих коллег важнее правды».

Она была тогда в детской, оттуда доносились громкие крики, переходившие в вопли диких зверей, подравшихся из-за добычи.

Виталий остался один, он еще не успел заснуть толком, и, как всегда в таких случаях, стены начали расплываться перед глазами, медленно потекли, правая — вверх, вопреки закону тяготения. Шкаф вытянулся, будто кто-то большой и невидимый сжал его в крепких ладонях. За окном стремительно опускалась ночь — когда Дина оставляла его в своем мире одного, природные явления ускоряли ход, время неслось вперед и тормозило, когда Дина возвращалась. При ней время текло медленно, а порой останавливалось, и тогда они застывали — в поцелуе, длившемся вечность, или в постели, когда тянулись друг к другу, медленно-медленно, запоминая и много-много раз переживая каждое движение. Мгновение останавливалось — наверно, потому что было прекрасно, и Виталию казалось, что ничего больше уже не изменится, ну и пусть, он не вернется в Лансинг…

«Ты обязан ее защитить, — сказала Дина из детской, звук усилился, пройдя сквозь твердую линзу стены, и Виталий отступил, чтобы выйти из фокуса. — А мне страшно хочется помешать. И оба мы делаем не то, что хочется».

«То, что нужно?»

«Нужно ли?»

«Не знаю».

«Виталик, ты не должен так думать. Ты должен быть уверен, иначе…»

Иначе — что?

Дина в зеленой кофточке, и голос, тоже зеленый, светлый, как лист ландыша, прорастает из стены, как пузырь, вздувается, и слова звучат свежо, распространяя аромат, которому Виталий так и не смог подобрать названия…

Хватит.

«Ты должен быть уверен, иначе…»

Что знала Дина о будущем? Что хотела сказать?

Он отогнал воспоминание жестом, каким Мэнтаг недавно разогнал дым от сигареты.

Его могут не допустить в палату. Неизвестно, о чем предупредил Мэнтаг обслуживающий персонал в больнице. Все равно начать нужно с больницы, а дальше…

— Мистер Дымов, примите мои соболезнования…

— Спасибо, Фрим. Могу я пройти?

Знакомый охранник посмотрел на Виталия с удивлением. Похоже, он не получил от Мэнтага никаких указаний. Впрочем, Фримен только сегодня вышел из отпуска, его не было недели две, он говорил… о чем-то он говорил, когда две недели назад Виталий, проходя мимо поста охраны, как обычно справился о здоровье и детях? Собирался куда-то поехать. Куда? Неважно.

— Конечно, мистер Дымов. Только…

— Да?

— На шестой этаж нельзя. Полиция еще не сняла охрану, что-то ищут, вчера вечером пускали родственников к больным, а сегодня с утра уже нет. Но если вам нужно, пройдите к Шеффилду, вы знаете, вон та дверь…

— Спасибо, Фрим, мне не нужно на шестой.

— Ох, мистер Дымов, я понимаю. Я бы тоже не смог смотреть…

Наверно, Фримен понимал — только совсем не то, что Виталий. Несколько лет назад у охранника погиб сын, ему было шесть… или семь?.. он катался на велосипеде, и его сбил грузовик. Виталий никогда не разговаривал с Фрименом об этом, но слышал, что семья переехала в другой район города, так далеко, чтобы даже случайно не оказаться на месте, где не стало Джея… или Джока? «Я бы тоже не смог смотреть…»

— Я поднимусь на восьмой, — сообщил Виталий. Чтобы Мэнтагу не искать, пусть Фримен ему сразу скажет. Это, наверно, и называется — сотрудничать со следствием.

На восьмом Виталий прежде не был и никого из обслуживающего персонала не знал. Это осложняло проблему, но и облегчало тоже — на этаже могли не знать и его, а значит, будут говорить без оглядки на случившееся. Хотелось, во всяком случае, так думать.

В лифте вместе с ним поднимались трое: нервная женщина лет пятидесяти, крепко сжимавшая маленькие кулачки, прижав их к щекам, и двое молодых афроамериканцев, смотревших только друг на друга и, судя по взглядам, готовых заняться сексом немедленно, как только останутся в лифте вдвоем. Женщина вышла на пятом, а парень с девушкой — вместе с Виталием, на восьмом. Они быстро пошли по коридору, держась за руки, и скрылись в одной из палат.

За пультом дежурной медсестры сидела хрупкая изящная девушка лет семнадцати, с пышными волосами неопределенного серо-зелено-черного цвета и огромными зелеными глазами, смотревшими на Виталия испытующе и совсем не по-детски. Нет, решил он, наверно, ей все-таки не семнадцать, чуть больше, но все равно мало для такого сложного этажа.

— Вы к кому, мистер? — Голос оказался неожиданно низким и глубоким.

— К вам, — сказал Виталий. — Я… Мое имя Дымов. Виталий Дымов. Может, вы слышали?

Конечно, девушка слышала это имя — взгляд ее потерял цепкость, в глазах что-то мелькнуло… понимание? сожаление? сочувствие? Виталию хотелось думать, что какое-то из этих чувств, но могло быть и что-то иное, чего он не понял.