Игорь Росоховатский - Гость

Торецкий отдается воспоминаниям. Он выпрямляется, улыбаясь, снимает шапку, гордо встряхивает волосами. Перед зрителями - совсем другой человек мужественный рыцарь без страха и упрека. Встретишься с таким на улице, невольно обернешься.

- А думаешь, одна лишь приятность в такой роли? В мороз, например, когда хочется шапку нахлобучить, уши согреть. А нельзя. Из роли выходишь. Терпи, казак, играй перед другими и перед самим собой. - Мотает головой. - Надоело!

Усталым жестом напяливает шапку, втягивает голову в плечи и превращается в сухонького невзрачного человечка, одного из незаметных пешеходов большого города. И голос у него усталый.

- Теперь, в последние часы, не хочу играть. Вот наушники опустил - тепло. Иду такой походкой, какой хочется, а не такой, как положено по роли. Сидеть буду как хочется, стоять как хочется, говорить, что хочется. А захочется молчать - буду молчать, даже когда это потрясающе невежливо.

Беспокойство мужчины возрастает. Он пытается перевести все в шутку:

- Что-то ты чересчур философствуешь! Уж не Сенеку ли играешь?

Торецкий поглощен своими мыслями, не слышит последних фраз, продолжает:

- И когда перестаешь играть, когда тебе уже не нужен весь громоздкий, с трудом накопленный реквизит, оказывается, что человеку для жизни нужно совсем мало и зачастую совсем не то, что приобретал и копил. Может быть, мне необходимо сейчас то, что я потерял, то, от чего отказался ради игры. Понимаешь?

Очень тихо, почти испуганно мужчина спрашивает:

- Идешь к ним?

Торецкий утвердительно кивает,

Сергей Павлович сказал подчеркнуто безразлично:

- Вы ошиблись в прогнозе, друг мой.

- Наполовину, - ответил Юрий, зачеркивая первую часть предсказания.

На странице блокнота, почти посредине ее, четкие, как приговор, остались слова: "вернется к семье".

Жирная линия перечеркнула шаржированный портрет Торецкого. Несколько штрихов - и на листке возник совершенно иной профиль - с устало опущенными углами пухлых губ.

Юрий взглядом указал на рисунок и спросил:

- Теперь похож?

- Теперь похож, - откликнулся Сергей Павлович.

...К плечу Юрия осторожно дотронулась рука соседа. И тот же голос, который только что звучал за кадром, сказал:

- Помните, друзья Антона Ивановича рассказывали, что его любимая песня была "Плохо умирать в своей постели - хорошо погибнуть в чистом поле...".

Юрий медленно повернулся к нему. Он вдруг в полном объеме представил трудности задачи, которую сам поставил перед собой.

Он думал о чужой жизни и ее запутанных хитросплетениях, о проявленной трусости или смелости, черствости или великодушии, честности или коварстве, о поступках, способных потом мучить человека всю жизнь или устанавливать уровень, ниже которого он не смеет опускаться; о том, как слившись в поток и смешавшись со случайностями, все это в конечном счете определяет выбор любимой песни. Он представил, сколько столкновений и встреч с разными людьми, сколько больших и мелких, светлых и темных страстей должны были отбушевать в бездне - в длинном, как бесконечный туннель с лабиринтными переходами, спинном мозгу, в ягодах желез и таламусе, чтобы пропустить наверх, в кору полушарий, и закрепить там, как флажок на глобусе, определяющий многие поступки, слова песни:

"Плохо умирать в своей постели - хорошо погибнуть в чистом поле..."

Он пробормотал:

- Я не придавал особого значения его любимой песне.

Юрина рука почти машинально раскрыла блокнот, Несколько штрихов - и портрет ожил.

Это было объемистое уголовное дело, заполнившее две стандартные катушки микропленки. Пока слушали, Юрий успел прочитать несколько книг, взятых для него из библиотеки Института философии. Дело очутилось в руках Сергея Павловича после того, как он, разузнавая о Николае Григорьевиче Синчуке, пенсионере, в прошлом слесаре-лекальщике, наткнулся на странный факт. Оказывается, скромный, степенный, правда, иногда брюзжащий Синчук в течение длительного времени находился под следствием в связи с попыткой кражи в заводском вычислительном центре. Мотивы и обстоятельства преступления остались загадочными и невыясненными до конца.

...Какой-то злоумышленник проник ночью в помещение вычислительного центра, со знанием дела вынул из новейшей малогабаритный машины Е-4 интегратор. Но, очевидно, приход сторожа помешал ему унести прибор.

Инженер-сторож по импульсу сигнализатора обнаружил раскрытое окно, разобранную машину, поднял тревогу. Во дворе задержали Синчука. Он пытался объяснить, почему оказался здесь ночью, но объяснение выглядело неправдоподобным. Впрочем, неправдоподобными были и обвинения.

Зачем Синчуку понадобился интегратор? Производить какието сложные вычисления? Он мог бы дать заказ вычислительному центру. Разобраться в схеме и усовершенствовать? Абсурд. Оставалось два предположения: либо Синчука задержали ошибочно, либо он ненормален, одержим навязчивой идеей. Но в любом случае возникал еще один вопрос: как мог человек, незнакомый с устройством вычислительной машины, разобрать ее и вынуть интегратор?

Следствие велось около месяца. Были опрошены десятки людей, затребованы характеристики со всех мест работы Синчука. В конце концов следователь пришел к выводу, что Николай Григорьевич невиновен, к попытке кражи никакого отношения не имеет.

Сергей Павлович остановил проигрыватель, отмотал пленку на несколько витков назад и еще раз прослушал разноречивые характеристики Синчука, показания разных людей. "Отличный семьянин...". "В семье частые споры. У Синчука тяжелый характер". "Как вышел на пенсию, целыми днями играет в шахматы. В этой игре равных ему, почитай, во всем квартале, а то и в городе нет. Рассчитывает на несколько ходов вперед". "Любит наведываться в гости к родственникам..."

Еще звучало в наушниках "дело", а Юрий, не отрываясь от 19-го тома "Жизни млекопитающих", выпущенного Академией наук, записал в своем блокноте, причем так, чтобы Сергей Павлович видел: "Сыграет с друзьями в шахматы, простится с родственниками, постарается наиболее приятно провести оставшиеся часы".

...Юра изобразил Синчука в виде шахматного коня, жующего овес.

Чуть слышно стрекочет киноаппарат. Тот же зал. Те же зрители. Сергей Павлович поеживается, вспоминая недавно пережитое в клинике, которую показывает экран.

...Палата. На кровати у окна - сердитый старик. Суживающаяся кверху лысая голова на тонкой кадыкастой шее. Брови насуплены, цепкий взгляд не отрывается от исписанного листка бумаги.

Быстро входит молодая сестра. Полы халата летят за ней, как крылья. Едва сдерживая возмущение, она говорит старику:

- Пойдемте. Врач ждет вас.