Игорь Росоховатский - Гость

Евгений Сергеевич повесил трубку на рычаг, вышел из будки.

Жена напустилась на него:

- Ты сошел с ума! Что ты наделал?

- То, что давно следовало.

- Почему же ты не сделал этого давно? Евгений Сергеевич устало махнул рукой:

- Прежде надо было все хорошенько обдумать. В больнице у меня было достаточно времени.

На его непреклонном лице разгладились резкие складки, оно стало мягче. Он медленно произнес:

- Собственно говоря, дело не в том, что было много времени. Скорее наоборот: соль именно в том, что его оставалось слишком мало... И уже не нужны чины, должности, престиж. Вот тогда на многие вещи смотришь совсем по-иному и решаешься на то, на что... Ну да ладно, не будем заниматься самокопанием. Для этого нет времени.

- Слишком большой ценой оплачивается, - сказал Сергей Павлович. - Грустно.

Юрий повернул к нему лицо. По глазам было видно, что он думал о том же. Рука его потянулась к карману, демонстративно вынула блокнот и раскрыла его на нужной странице. Хотя в зале был полумрак, озаряемый лишь цветными вспышками экрана, Сергей Павлович разобрал четкий почерк Юрия: "Поспешит..." Юрина рука жирной линией подчеркнула вторую половину фразы предсказания: "Поставит решающий опыт".

Об Антоне Торецком все говорили одно: "Великий артист. Жизнь для сцены". И сам Торецкий, поблескивая светлыми с рыжеватинкой глазами, все разговоры сводил к театру, Но в речи его проскальзывали нотки сожаления, веки устало прикрывали глаза.

Сергей Павлович решил посмотреть хроникальный фильм об актере Торецком и затащил на фильм Юрия. В первых кадрах они увидели мальчишек, которые, задрав головы, смотрели на афиши, а потом во дворе дрались на палках, кричали: "Умри, презренный барон!" В этом же дворе начинались игры Антона.

И вот: Париж, Стокгольм, Лондон... Знаменитому Антону Торецкому вручают награды, к его фамилии добавляют почетное звание - народный артист.

Рядом с Сергеем Павловичем в темноте зала кто-то произнес шепотом:

- Ах, Антон, а было ли счастье полным? Сергей Павлович осторожно приглядывался к своему соседу. Когда сеанс кончился, он толкнул под локоть Юрия, и они пошли за стариком. Сергей Павлович завел с ним разговор о фильме, который они только что смотрели, затем - о театре. Старик сухонький, легкий, с пушистыми седыми волосами, настоящий одуванчик, оказался весьма словоохотливым. Скоро выяснилось, что он бывший актер, работал в том же театре, что и Торецкий. Он восторженно рассказывал об Антоне:

- Изумительный человек, благородный, самоотверженный. Успех достался ему по праву. Жаль только... Сергей Павлович не выдержал долгой паузы:

- Вы сказали, жаль только...

Старик смущенно произнес:

- Видите ли, он разошелся с женой и очень скучал по ней и по дочери...

Юрий слушал старика с возрастающим интересом.

- А вы не знаете их адреса?

- Знаю. Они живут в центре, на бульваре Незнакомки.

Они распрощались со стариком и повернули к бульвару.

- Пойдете вы один, - сказал Юра. - А потом расскажете мне о встрече. Согласны?

- Хотел бы я знать, кто посмеет отказать своему спасителю в столь малой просьбе, - улыбнулся Сергей Павлович, и морщинки разбежались по его щекам от острого носика. Они встретились через полтора часа. Сергей Павлович рассказал о Торецких, об их семейных неурядицах, о претензиях жены Торецкого, о бесконечных увлечениях прославленного актера.

Юрий вынул блокнот, перевернул знакомую Сергею Павловичу страницу и написал на другой: "Захочет последний раз выйти на сцену в любимой роли. Вернется к семье..." Помедлил несколько секунд, не закрывая блокнот, и вдруг резкими, подсмотренными у Али штрихами, стал рисовать шарж на актера Торецкого. Возник орлиный профиль, устремленный ввысь.

- Непохоже, - сказал Сергей Павлович. - Художник из вас неважный.

Десятками тончайших цветовых оттенков вспыхивает экран. На нем - зима, и людям в зале тоже становится холодно.

...Сухонький невзрачный человечек, слегка горбясь, засунув руки в карманы пальто и опустив наушники, идет по заснеженной улице. У театральной тумбы с десятками рекламных экранов на мгновение останавливается. Выше экранов старая театральная афиша, на ней - большими буквами: "Антон Торецкий в пьесах Лавурна". С афиши смотрят три лица: задумчивое, умное, волевое командира звездолета "Ант"; трагическое, с безумными страдающими глазами врача, совершившего непоправимую ошибку; неистовое, с раздутыми ноздрями капитана швертбота "Чайка".

Человек делает два шага к витрине, видит свое отражение. Переводит взгляд на афишу, сравнивает. Невесело усмехается и продолжает путь.

Его обгоняет высокий полный мужчина, оборачивается, пристально смотрит, идет дальше, останавливается, нерешительно спрашивает:

- Торецкий? Ты, Антон?

Человечек умоляющим жестом подносит палец к губам: пожалуйста, тише. Но мужчина не обращает на этот жест внимания и, подбоченясь, гремит как иерихонская труба:

- Да что с тобой? Еще год назад ты и в лютые морозы без шапки ходил. Где же твоя великолепная седеющая шевелюра, где благородное чело?

По манере говорить и держаться в нем сразу угадывается актер

Торецкий замечает любопытные взгляды прохожих, берет его под руку.

- Умерь свой баритон. Ты же не на сцене. Все мои роли давно сыграны. Остались только афиши.

- Нет, ты ответь, о друг юности бурной, что стряслось? Ты похож на провинциального счетовода, а не на знаменитого Торецкого. Дракон тебя побери, ты ведешь себя так, как будто выбыл из игры...

Видя, что его слова производят не ту реакцию, какой он добивался, мужчина меняет тон. Теперь он и в самом деле обеспокоен:

- Ты можешь сказать, что случилось, Антон? Заболел?

- И это тоже.

- Почему - тоже?

- Дело не только в этом.

- В чем же еще?

Торецкий, поддевая носком ботинка снег, медленно говорит:

- Вот ты сказал: "Выбыл из игры". Удивительно точно сказал. Человек играет всю жизнь не только в том случае, если он актер. Банальная истина каждый выбирает себе какую-нибудь роль, воображает себя таким, каким ему бы хотелось быть. Может, в детстве полюбил книжного героя или позавидовал "королю улицы", или слишком крепко запомнил легендарного капитана. А что? У каждого своя роль, своя игра. Но случается, что человек перестает играть и становится самим собой. Вот тогда-то его не узнают. Не только другие - он сам не узнает себя. Вот иду я сейчас по улице, встречаю знакомых, поклонников. И хоть бы кто из них узнал меня. А почему? Помнишь, как я раньше по улице ходил? Не ходил ~ шествовал. Всегда с непокрытой головой, ветер волосы перебирает, заплетает, как лошадиную гриву.

Торецкий отдается воспоминаниям. Он выпрямляется, улыбаясь, снимает шапку, гордо встряхивает волосами. Перед зрителями - совсем другой человек мужественный рыцарь без страха и упрека. Встретишься с таким на улице, невольно обернешься.