Вадим Бабенко - Семмант

Все это я хотел растолковать Лидии, а еще – что я отнюдь не могуч. Неразумен и в чем-то глуп, несмотря на Семманта. Сил моих хватает ненадолго, а когда они кончаются, я могу лишь одно – рушить, не думая, швырять, не глядя, подбрасывать, не ловя. Так поступает слабый – я. Можно ли за это меня казнить?

Я ждал у дома, топтался возле грязной скамьи. Консьерж сначала был удивлен, а потом, мне казалось, глядел с насмешкой. Мне было плевать, я его не замечал. Пусть, пусть смеются все – консьержи, таксисты, официанты…

И Лидия появилась – порывиста и красива. Она пришла не одна, ее спутник был мне незнаком и ничего не значил. Привет, – кивнул я как ни в чем не бывало. – Давно не виделись. Хочешь кофе?

Лидия не смутилась, даже не повела бровью. Ты зря пришел, – сказала она по-английски. Сказала и отвернулась, стала возиться в сумочке. Спутник, которого я не видел, наверное ухмылялся так же, как и консьерж.

Кофе? – я повторил, стараясь попасть ей в тон. – Чай, коньяк, может пригласишь зайти?

Пока-пока, – пробормотала Лидия, потом нашла ключи и наконец подняла на меня глаза.

Нет, не приглашу, – сказала она раздраженно. – Ты зря пришел, нам вряд ли стоит быть вместе. – И прибавила: – Мне казалось, ты это понял.

Я понял, – вскричал я в отчаянии, – я думал, я не согласен! Послушай меня, я все объясню. Созидание – это так непросто! Пустоту не заполнить кем попало! Нужно быть терпимей, в конце концов…

Но нет, она конечно же не стала слушать. Разрушение заразно, да и, к тому же, в ней жил свой собственный импульс – еще бескомпромисснее моего. Весь мир, ее дом, улица и сквер завертелись, будто в яростном вихре. Консьерж и спутник унеслись в пространство, в пыльное облако, за горизонт. Мы остались один на один – и на мне не было ни щита, ни доспехов.

Она сказала мне много слов – раскалывая на части, уничтожая, без возможности склеить. Всем своим существом она любила создаваемый ею хаос. Видя близость свободы, она рвалась к свободе – от меня. Общее сумасшествие являло себя без маски – широким оскалом, во всей красе. Когда-то я лишь думал, что так бывает. Теперь наблюдал воочию, словно со стороны.

Не звони мне больше! – заявила она на прощанье. Голос был бесстрастен, это ранило сильней всего. Я стоял, ухмыляясь, стараясь сдержать слезы. Иллюзия общей сущности ускользала, как тень химеры. Лидия Алварес Алварес ускользала из моей жизни. Ускользала с радостью, навсегда.

Глава 16

Признаю, после того, как хлопнула дверь подъезда, это была моя первая мысль – навсегда. Но и добавлю, я отмел ее почти сразу. Просто заставил себя выкинуть ее из головы. Заставил себя не верить – в «навсегда», «никогда» и проч.

История не могла закончиться так внезапно. То, что можно разрушить, еще не было создано в полной мере – место, где была пустота, саднило памятью о пустоте. Вакуум, полный яда – от него до сих пор действовал антидот. Не позволяющий опустить руки.

Расставшись с Лидией, я шлялся по городу, бормоча сквозь зубы: нет, не дождетесь. Косил злобным глазом на здания кругом и шептал им – еще увидим. Ваша взяла, думаете вы – и зря. Время расправы, оно пока не настало!

Потом я зажмуривался – до боли в глазницах. Я видел, обратная сторона сетчатки окрашена в цвет индиго. Место воспоминаний, свежих, совсем недавних, тоже пульсировало густо-синим – этого видно не было, но я чувствовал наверняка. Убеждая себя: истинным из желаний нет и не может быть скорой смерти.

После, в своей квартире, я несколько упал духом. Навалилось отчаяние, мир сделался невыносим. Я издал звериный вопль, ударил кулаком в стену и разбил костяшки пальцев. Боль взбесила меня, я долго еще кричал – в потолок, в закрытое окно. Напрягал голосовые связки, выбивался из сил. Корчил злые гримасы, грозил неизвестно кому, а чуть придя в себя, написал Семманту: «Мироздание суть насмешка, мой бог глуп!» Написал, затем одумался и удалил весь файл. Там, вверху, были какие-то цифры – уровни, спрэды, курсы золота и нефти – но я не обратил на них внимания. Апатия овладела мной, я бросился в кресло и застыл в трансе – надолго, на часы.

Лишь поздней ночью ко мне вернулась способность рассуждать здраво. Я выпил вина, почти вся боль отступила в темноту за стеклом. Тонкая нота звучала в голове; я сел в простую асану, раскачиваясь ей в такт. Это вновь был транс, но транс осознанный, необходимый. Я поднес руки к лицу, пошевелил пальцами. Вообразил сад камней, где бродит мой дух, и сказал себе: все не так плохо. Думай, сказал я себе, думай!

Мысли успокоились, и многие вещи представились на удивление ясно. Я спросил себя, в чем именно моя потеря? В чем ее невосполнимость? – Ответ на это был непрост, вовсе не очевиден.

Я спросил себя, не страшась слова: – Ты молил о любви, ты все еще ее хочешь? – Прислушался к слову и сказал себе: – Да! – Спросил, почему? – и не нашел причины.

Я винил себя и чувствовал, что кривлю душой, зная лишь, что из моей жизни исчез внезапно обретенный смысл. Все же и мне нужна почва под ногами. Теперь ее не стало, и это ужаснейшее из ощущений.

Я встал, взял недопитую бутылку и пошел в ванную комнату. Там вытащил циновку Будды и ступил на нее босыми ногами. Меня пронзила боль – но другая боль. Она была по-своему милосердна.

Мой Осирис, умершее солнце… – так сказали бы пять тысяч лет назад в долине Нила. Но там бы и добавили: умершее солнце появится вновь, в другом воплощении. Исколотый иглами, сквозь невольные слезы, я видел что-то иное, пришедшее на смену. Прошлое соединялось с будущим, контур их был един. Настоящего не было вовсе, но я знал, что нащупаю и его силуэт, выделю из сумбура – назло энтропии, что вдруг возросла скачком. Все нити сойдутся вместе – в моих руках. А за ними и куклы потянутся к кукловоду…

Нет, я не был самонадеян настолько, но что-то подсказывало – разрушение не фатально. От потери веяло ненастоящим, случайным; быть может, она лишь для того, чтобы мы осознали ценность? Осознали – и еще потеряли, наверное не раз и не два, чтобы пережить обретение вновь? Эта радость – от обретения вновь – превосходит начальную, когда еще не знаешь. Когда не представляешь масштабов и ленишься искать суть. И лишь потом видишь – вот она, неизбежность. Это главное, и оно осталось нетронутым. Значит, стоит бороться, изо всех сил!

Тут же стало обидно: почему я один? Я почувствовал злость – со мной поступили дурно. То, в чем есть жизнь, нельзя бросить на произвол судьбы. Особенно, когда судьба и без того безжалостна априори.

Снова вспомнилось жемчужное ожерелье, оказавшееся всего лишь выдумкой. Шарики пудры – какая насмешка, профанация, никчемный эрзац! Что-то было не так, обман наводил на мысли. В этих мыслях можно было далеко зайти, но я решил не заходить.