Евгений Гуляковский - Сезон туманов

Казалось, парку, раскинувшемуся вдоль побережья, нет конца. Кустарников не было, не было и колючих деревьев, похожих на проволочные матрацы. Мясистые здешние растения обходились без листьев, очевидно, им хватало бугристой морщинистой поверхности самих стволов. Людей в парке немного,— он никак не мог привыкнуть называть синглитов иначе,— они ходили по дорожкам, лежали на солнцепеке, сидели под деревьями. Бросалось в глаза отсутствие всевозможных предметов, которыми так любят окружать себя люди даже на отдыхе. Не было ни зонтиков, ни полотенец, ни шезлонгов, ни даже книг... Где они живут? Неужели все вместе, в этом огромном здании?.. И тут он подумал, что приехавший на новое место человек прежде всего ищет места, где он может приткнуться, какой-то своей конуры, пусть небольшой, но его собственной. Места, где можно положить вещи, где есть кровать, чтобы отдохнуть с дороги. «Но мне не нужна кровать, потому что я не устал и вряд ли когда-нибудь устану. У меня нет вещей, похоже, их больше и не будет. И значит, дом мне не нужен...» Однако дом для человека — это не только место, где он укрывается от непогоды и растит детей. Это нечто большее: кусочек пространства, принадлежащий тебе одному, крепость, защищающая от врагов, основа семьи... Дом вплетался в человеческую психологию тысячами незримых нитей, обрастал традициями и неистребимыми привычками, нельзя было человека лишить дома, не нанеся ему глубокой психологической травмы. А раз так, то либо он чего-то не понимает, либо они не все учли в этой хорошо продуманной системе превращения человека в синглита... А может, наоборот? Может быть, как раз отсутствие дома и составляет основу этой системы?

Он вышел на берег, волны накатывались на песок, обдавали его брызгами. Почувствовал привкус соли на губах — наверное, от этих брызг, от чего же еще, раз у него не было даже слез?

Краем глаза заметил, что слева, под большим, скрученным узлами деревом, расположилась компания из нескольких синглитов. Никогда нельзя было понять, чем они заняты. Сосредоточенные лица, блуждающие улыбки, сидят, словно лунатики, каждый сам по себе... Он уже знал, что это не так, что таков их способ общения. И ничего не мог с собой поделать, все время отыскивал в них чужое, враждебное себе... Вдруг женщина из этой группы поднялась и пошла к морю. У нее были рыжие, почти огненные волосы и огромные глаза неправдоподобного изумрудного оттенка. «Как кошка,— подумал Фил.— Рыжая кошка с зелеными глазами!»

— Ну, спасибо! — сказала женщина, не разжимая губ.

Он ощутил мучительную неловкость от того, что каждый мог заглянуть в его черепную коробку, словно она была стеклянной.

— Ладно уж, не стесняйтесь. Я не сразу догадалась, что вы новичок.

Она остановилась рядом, совсем близко от него, и прищурившись смотрела на море. Ветер шевелил ее волосы. Фил изо всех сил старался не думать о ней, вообще ничего не думать, и, чтобы справиться с этой непростой задачей, начал твердить в уме припомнившуюся вдруг детскую песенку: «Жили у бабуси два веселых гуся...»

— Да будет вам! — сердито сказала женщина и вдруг лукаво улыбнулась,— Слушайте, «бабуся», хотите посмотреть наше море?

— Как это — посмотреть? Что я, не вижу его, что ли?

— Ничего вы еще не видели!

Она схватила его за руку и потащила за собой прямо в воду. Фил инстинктивно сопротивлялся, но это было все равно, что пытаться остановить трактор. Его ноги прочертили по песку две глубокие борозды, и почти сразу же он по пояс очутился в воде. Потом их с головой накрыла прибойная волна, женщина нырнула, и, чтобы сохранить остатки мужского достоинства, он нырнул вслед за ней. Фил плохо плавал и знал, что дыхания надолго не хватит, а она уходила от него все дальше в синеватую глубину, и тут он вспомнил, что ему не нужен воздух.

Погружение, стоившее ему на специальных занятиях по плаванию стольких усилий, теперь проходило на редкость свободно. Раскинув руки, он медленно погружался. «Вот сюда, левее, здесь карниз!» — сказала женщина, не оборачиваясь, и Фил подумал, что прямой способ обмена информацией иногда может быть очень удобен. Опустившись рядом с нею на карниз, он осмотрелся. Зрение сохранило под водой свою обычную четкость, словно он нырнул в маске для подводного плавания.

В его комнатке, в далеких и навсегда чужих теперь пещерах, хранилась маленькая старинная статуэтка из прозрачного цветного стекла. Согретая в ладонях, она становилась темно-желтой, почти золотой, прямые лучи солнца рождали в ней глубокий синий цвет, пламя свечи или костра — фиолетовый... Фил вспомнил о ней сейчас, чтобы зацепиться за что-то знакомое в этом фантастическом водопаде красок, обрушившемся на него. Он так и не понял, были то прозрачные водоросли или минералы? Длинные полупрозрачные ленты, нити и целые колонны этих удивительных образований сверкающей анфиладой закрывали дно перед ним и полыхали всеми цветами радуги. Как только вверху проходила волка, тональность окраски резко и ритмично менялась. Филу просто не с чем было сравнить это ощущение огромного простора».

Они стояли молча, забыв обо всем. Женщина взяла его за руку, и не нужно было вспоминать этих глупых гусей, потому что в голове у него ничего не осталось, ни одной мысли, кроме безмерного восхищения совершенной, никогда не виданной красотой. Он не знал, сколько прошло времени — час или два? Ритмичность огненного цветного калейдоскопа завораживала, таила в себе почти магическую, колдовскую силу...

Когда вышли на берег, их уже связывало это совместно пережитое глубокое восхищение, которое, казалось, невозможно выразить словами. «Стоп,— сказал себе Фил.— Остается встать на четвереньки и завыть от восторга. Довольно!»

— Что с тобой? — удивленно спросила женщина.— Что тебя тревожит, чего ты все время боишься?

— Я хотел бы остаться человеком,— тихо сказал Фил,— понимаешь ты это?

Она внимательно посмотрела на него.

— Я слышала, что такое бывает. Очень редко, но все же бывает. Был случай, когда тоска по утраченной человеческой сущности не оставила одного из нас и после третьего цикла... Мой наставник объяснял это тем, что многие из нас слишком рано становятся синглитами, все гораздо легче, если человек приходит к нам в пожилом возрасте. С тобой это тоже случилось слишком рано. Но тоска, скорее всего, пройдет после первого же цикла.

— А если нет? Словно перестать быть человеком — это всего лишь сменить одежду... И потом, этот цикл... Я столько о нем слышал... Можешь ты объяснить, что это значит?

— Здесь нет никакой тайны,— улыбнулась она.— Через месяц начнется сезон туманов, и ты все узнаешь сам. Зачем спешить? Пойми пока лишь одно — никто здесь не собирается тебе навязывать ни своей воли, ни чужих мыслей.