Евгений Гуляковский - Веста

Гуляковский Евгений

Веста

Евгений Гуляковский

ВЕСТА

Морская биологическая станция расположилась в стороне от пляжей, километрах в двадцати от города, и мне приходилось два раза в неделю ездить туда за пробами воды, которые потом обрабатывались в институтской лаборатории. Конечно, можно было послать своего младшего научного сотрудника Гвельтова или, на худой конец, лаборантку, но мне нравились эти неспешные поездки вдоль моря, отрывающие от надоевшей институтской суеты, дающие возможность спокойно обдумать предстоящую серию опытов или составить план очередного эксперимента. Да и на станции, зная о частых наездах начальника лаборатории, лучше выполняли порученную им работу.

В этот хорошо запомнившийся мне день, двадцатого октября, все не ладилось с самого начала. Долго ждал, пока отрегулируют закапризничавший лодочный мотор, потом в пробах обнаружились посторонние примеси, занесенные течением из порта, и пришлось повторять сначала всю серию.

В город я выехал поздно. Еще с обеда начал накрапывать дождь. Октябрь в этом году выдался хмурым и непогожим, и вообще за последнее время я стал замечать, что с каждым прожитым годом погода становится все хуже.

К вечеру дождь разошелся в полную силу, вначале я хотел оставить машину на станции и вернуться домой автобусом, но, вспомнив, что на следующий день придется сюда тащиться специально за ней, раздумал.

Городское шоссе в вечерний непогожий час выглядело совершенно пустынным. Оно и неудивительно. На пляжи в это время года никто не ездил, а многочисленные мелкие пансионаты и гостиницы, расположенные вдоль побережья, пустовали, переживая самое начало долгой поры межсезонья, заполненной туманами, холодами и дождями, нагнанными на побережье осенними морскими циклонами.

Говорят, что дождь способен влиять на поступки людей. Возможно, это тик и есть. Очевидно, монотонный шум, холодные, проникающие всюду брызги, влажный воздух, насыщенный электричеством, подавляют человеческую психику, навязывают необычные поступки. Не знаю. Уверен только в одном: затормозив перед развилкой, я свернул вправо именно из-за дождя. Другого объяснения быть не могло, поскольку мой поступок противоречил нормальной человеческой логике. Влево тянулась ровная лента нового шоссе, вправо же уходила разбитая старая дорога, которая в дождь становилась попросту опасной, и все-таки я повернул вправо. Конечно, при желании можно было объяснить мой поступок и другими причинами. По старой дороге я срезал порядочный крюк километров в восемь, но в такую погоду я ничего не выгадывал, скорее, наоборот. К тому же я никуда не спешил. В институт возвращаться было поздно, а дома меня давно уже не ждало ничего хорошего.

Дорога все ближе прижималась к самому морю. Уютное урчание мотора, в противовес шуму дождя, успокаивало, притупляло внимание. Но тревога, рожденная во мне неведомыми силами, принесенными на землю дождем, постепенно росла, вызывая ощущение неудовлетворенности и сегодняшними своими дурацкими поступками, занесшими меня в конце концов на эту скользкую, неверную дорогу, и всей своей жизнью. Я думал о том, как много сил унесла работа над научной степенью, как много лет ушло на преодоление административных барьеров и рогаток, расставленных словно специально на пути к самостоятельной деятельности. И когда наступил долгожданный час, когда я добился своего и получил наконец собственную лабораторию - это не принесло ожидаемого удовлетворения и радости. Может быть, оттого, что успех всегда отстает на несколько лет от наших надежд.

Пелена дождя соединила в одно целое горизонт раскинувшегося справа моря и крутую дугу берега. Дорога терялась в нескольких десятках метров, уходя в эту однообразную серую пелену и как бы растворяясь в ней.

К сорока годам старые друзья постепенно начинают уходить из нашей жизни, а новые контакты возникают все трудней, к тому же этим знакомствам уже не хватает искренней заинтересованности людей в успехах, делах и несчастьях друг друга. А если этот процесс осложняется неудачно сложившейся личной жизнью, то человек начинает все острей ощущать одиночество. Барьеры, отделяющие его от холодного пространства внешней среды, постепенно рушатся, и он оказывается один на один со своей тоской, с этим дождем и с этой скользкой дорогой.

Я внимательно смотрел вперед, стараясь не пропустить единственный здесь знак, оповещающий о крутом повороте. Поворот был достаточно коварен. В этом месте дорога, до сих пор идущая по самой кромке обрыва, спускалась вниз, на дно глубокого оврага. В те дни, когда ветер с моря нагонял на берег волну, здесь вообще нельзя было проехать. Но сегодня, к счастью, ветер дул с берега. Я осторожно развернулся у знака и сразу же начал спуск.

Тревога усилилась, я почувствовал, что машина плохо слушается руля, но останавливаться было уже поздно. Колеса на крутом спуске все больше проскальзывали. Обиженный рев перегруженного на низкой скорости двигателя наполнил балку. Однако, вопреки моим опасениям, машина благополучно миновала спуск, и, очутившись на дне балки, я смог перевести дух. Разворачиваясь на самом дне оврага, я впервые за весь день так близко увидел море. Оно лежало под дождем совершенно неподвижно, словно нарисованное на плохой картине, и казалось ненастоящим. В нем не было абсолютно ничего интересного, привлекающего внимание. Я скользнул по воде равнодушным взглядом, развернулся и приготовился штурмовать подъем на противоположной стороне балки. Щетки не могли справиться с нефтяной пленкой. Даже дождь нес с собой вездесущую въедливую грязь - неизбежную спутницу промышленного прогресса. Сквозь разводы и линии, нарисованные щетками на стекле, я с трудом видел дорогу, пришлось остановиться и вылезти из уютного мирка кабины. Мотор, воспользовавшись моим отсутствием, заглох, и сразу же ровный шум дождя заполнил собой все пространство, а я, вместо того чтобы выяснить, что случилось с мотором, неподвижно стоял под дождем, слушал его однообразный гул и не мог понять, зачем я вообще вздумал протирать стекло именно сейчас. В конце концов, проехал же я с ним не один десяток километров. Что же заставило меня вылезти из машины? Чувство неуверенности? Страх перед скользким и чрезмерно крутым подъемом? Или, может быть, едва различимый посторонний звук, что-то ведь было еще, кроме этого стекла... Стоял я спиной к морю, лицом к возвышавшейся передо мной стене обрыва. Никакие посторонние звуки не проникали в балку, отгороженную с двух сторон. Самым странным во всей этой ситуации было то, что я стоял неподвижно под проливным дождем, не обращая внимания на холодные струи воды, уже проникающие сквозь одежду, и мучительно раздумывал над тем, зачем я вообще оказался на дне балки посреди раскисшей старой дороги в проливной дождь...