Ирина Адронати - Марш экклезиастов

— Попробуем заглянуть в дальние шкафы? — предложил Шаддам. Нойда молча вильнула хвостом и устремилась в указанном направлении.

В этот момент стемнело. Солнце ушло с небесного круга, уступив место облачной пелене.

— Ёшкин кот, — в сердцах сказал Костя. — Только-только начнёшь получать от работы удовольствие…

— Ничего, — сказал Николай Степанович. — Боюсь тебя огорчить, Костя, но у нас впереди вечность.

Туман и раньше появлялся на улицах с наступлением сумерек, но сейчас он как-то по-особому сгустился. Переулок, по которому они шли, странно расширился, верхние этажи домов подтаивали в дымке. Впервые за всё время — если вообще можно говорить о времени здесь — возникло эхо: звуки шагов звонко отлетали от стен. Поэтому казалось, что идут не три человека и бесшумная собака, а по крайней мере десяток, и с ними целая собачья упряжка.

Вперёд видно было шагов на тридцать, дальше всё как-то смазывалось.

— Мы не прошли поворот? — спросил осторожный Костя.

Шаддам покачал головой. Николай Степанович, считавший шаги, вздрогнул и стал оглядываться. Все остановились.

— Нойда, мы правильно идём?

Нойда не слишком уверенно кивнула. Немножко отошла и стала прислушиваться, подняв одно ухо вверх.

А потом там, впереди, раздались шаги. И в тени и тумане появилась чья-то фигура.

Нет, понял Николай Степанович через секунду. Там пустота, игра теней, не более: фигура разделилась, и то, что выше пояса, потекло наискось вправо, а ноги сделали ещё несколько медленных шажков. Остановились и с некоторым сомнением исчезли.

Но — звук шагов приближался. Теперь это были шаги кого-то большого, больше человека… обманчиво-медленного…

И снова появилась туманная фигура: волк, поднявшийся на задние лапы и достающий головой до окон второго этажа.

Нойда попятилась, зарычала. Хвост её встопорщился — как и шерсть на загривке.

Шаддам встал рядом с нею, погладил между ушами. Нойда повела лопатками, чуть расслабилась.

— Николай Степанович, Костя, — позвал Шаддам, не оборачиваясь. — Я думаю, нам всем лучше укрыться в доме. Впереди действительно что-то есть.

— Да, — сказал Николай Степанович, опускаясь рядом с Нойдой на колено. — В смысле, нет. Девочка, найдёшь дорогу? Вот сейчас, немедленно?

Нойда уставилась в землю, закрыла глаза. Николаю Степановичу послышалось, что она скрипнула зубами.

Шаги приближались.

Нойда кивнула — и бросилась назад, туда, откуда они пришли, прижимаясь к самым стенам домов. Николай Степанович кивком головы отправил вслед за ней Шаддама. Костя, он это знал, не отойдёт ни на шаг.

Туманный волк тоже расплылся бесформенными пятнами.

— Так я почему-то и подумал. — Костя сглотнул.

— Что-то есть — там, дальше, — сказал Николай Степанович. — Бегом.

Они догнали Нойду и Шаддама в момент, когда те сворачивали в глубокую арку — совершенно такую же, какие здесь во всех домах. Но эта вела не внутрь дома — за нею начинался переулок. Тот самый, по которому они сюда пришли. Из-за этой чёртовой арки они в тумане попросту проскочили поворот…

— Тихо… — сказал Шаддам. — Пожалуйста…

Все затаили дыхание.

Шаги приближались.

— Нет, показалось, — сказал Шаддам. — Извините. Пойдёмте…

И в этот момент на улице, с которой они ушли, что-то произошло: будто бы сдвинулся тяжёлый камень, будто бы что-то стремительно протянулось по облицовочной плитке, потом что-то упало, мягко и в то же время ломко, и всё накрыл плотный звук удара. Потом снова короткое быстрое волочение, и сдвинувшийся камень встал на место.

Не говоря ни слова, все повернулись и быстро пошли, почти побежали к дому. К своему дому.

— Что-то случилось? — выглянула навстречу Аннушка.

— Да вроде бы нет, — сказал Николай Степанович и посмотрел на своих. — Вроде бы ничего не случилось.

— Во всяком случае, мы не поняли, — сказал Шаддам.

Откуда-то незаметно, но совсем рядом оказался Толик. В руках у него был каменный молоток.

— Крысы, — сказал он Николаю Степановичу на ухо. — Вот такие, — он показал руками. Крысы получались с овчарку. — Боялся, что наверх полезут.

— Но не полезли?

— Нет, Николай Степанович. Прошли вон туда. И пропали. Я подошёл, посмотрел — никакой такой норы-дыры. Как сквозь стену.

— Что коты проходят сквозь стену, я слышал, — сказал Николай Степанович. — Почему бы и крысам не освоить? Полезное свойство…

Они поднялись домой. Здесь было гораздо темнее, чем на улице, но это была добрая темнота.

— Ты как? — тихо спросила Аннушка.

— Нормально, — сказал Николай Степанович. — Думаю, прокачался.

— Это хорошо, — сказала Аннушка, отворачиваясь. — Это очень хорошо. Я боюсь, что без тебя мы погибнем.

…Сперва Абу Талиб затянул какую-то грустную песню, но неразборчиво, так что угадать можно было всего три слова: «безумец, дитя, слепой».

Потом он воззвал к Пророку.

Наконец он сказал:

— Поистине Аллах сводит и разводит, и он первый среди разводящих. Так уж звёзды сошлись, что пути наши разошлись. Прости, брат, но нынче ты стал богат, наделён казной, едой и водой, а верблюд под тобой крепкий и молодой. Теперь ты сам, своим Исою храним, прибудешь в желанный Иерусалим. А мне с тобою нельзя, у меня другая стезя: бедный безумец наш один никуда не дойдёт, в песках пропадёт. Аллах не велит мне бросать его, несчастное существо…

Брат Маркольфо сильно удивился:

— Подожди, достойный Отец Учащегося! Не ты ли всего минуту назад жалел для парня воды? Отчего же вдруг воспылал ты сочувствием и благочестием? Уж в чём — в чём, а в добродетели настоящий христианин тебе не уступит. Вместе бедовали, вместе богатели — вместе и поедем. Что же касается Иерусалима, то он ждал меня многие тысячи лет. Значит, подождёт ещё немного Святая Земля… Ведь церковь Христова не в брёвнах, а в рёбрах. Ладно, проводим убогого до Багдада…

— А может, ему в Багдад и вовсе не надо? — горячо воскликнул Сулейман Абу Талиб. — Вдруг из-за него, как из-за меня, где-то убивается вся родня? А сам он не бродяга безродный, но сын шейха благородный? Хоть он ноги переставляет с трудом, но видно же — тянет беднягу в отчий дом! Постой! Я, кажется, знаю, кто он такой! О Аллах! Где-то там, в песках, отец его в горе, а мать в слезах, взывают: вернись, юный Кайс ибн аль-Мулаввах!

Бродяга при этих словах насторожился и устремил на Абу Талиба бессмысленный, но всё-таки взгляд.

— Не такой уж он юный, — заметил монах из Абруццо. — Постарше нас будет.

— Пусть он оборван, бородат и не юн, но я узнал его: это Маджнун! От любви он безумным стал, мыться и бриться перестал — и стенаниями своими весь мир достал! С тех пор уж много лет прошло, имя его все города обошло, а также во всяких местах земли знают имя его Лейли! Одна она лишь его кумир. А разве шаиру не поможет другой шаир? О, скажи мне, путник, ведь ты тот, кого молва Маджнуном зовёт? Ты сбежал из Маристана — дома скорби?