Коллектив авторов - Полдень, XXI век (октябрь 2011)

Когда окружающий мир посерел, Трофим осторожно спустился вниз. Шныря у дома не было. На расплющенном кусте нашлись капли крови. Редкие красные кляксы сворачивали за угол, чтобы оборваться в десяти шагах маленькой лужицей. Никаких признаков близости упавшего. Никакого намёка на его присутствие.

Быстро собравшись, Трофим двинулся к Яузе, но не бульваром, а в обход, через Китай-город. Шли медленно, сторожко, почти струясь по стенам. Не выходя на открытое место и выбирая узкие улочки.

Первой Шныря заметила Леся. Он лежал у Яузских ворот, укрывшись за проржавевшим остовом машины, и неотрывно смотрел в сторону бульвара. Со стороны Солянки, откуда подошли Трофим с девочкой, он был как на ладони.

Леся взвилась, как тетива, и остановилась. Трофим, отследив её взгляд, прикрыл ей рот и оттащил в укрытие. Там он спокойно улёгся, прицелился и послал пулю в голову предателя. Сегодня милосердие в его планы не входило.

Дальше пошли в рост, почти не прячась. Только зорко выцеливали проёмы окон по обе стороны дороги. Девочка действительно была хорошо обучена. Однажды, поймав краем глаза движение, она спустила тетиву не думая, на автомате. Трофиму пришлось уговаривать её оставить труп крысы здесь.

– Мы такое не едим, – увещевал он ребёнка, – разве что голубей, и то не регулярно.

Не верила. Туго, видать, ей с бабкой пришлось в последнюю зиму.

Подойдя к посту, оба радостно замахали руками. Часовой показался, но радужных эмоций не разделил.

Он был один и очень напуган.

По его словам, ночью прорвались марьинские. Прошли далеко, почти до портала. Седой то ли ранен, то ли убит, полной ясности нет. Сейчас все, оголяя другие направления, стягиваются к сердцу общины.

Уяснив ситуацию, Трофим бросил лишние вещи и ринулся напрямик прудами. Леся увязалась за ним. Аргументов слушать не хотела:

– Бабушка велела с тобой идти.

И всё. Хоть кол на голове теши.

Трофим передвигался длинными перебежками, переходя на шаг только чтобы перевести дух. Девочка старалась не отставать. В районе стадиона она окончательно выдохлась. Села на землю и, тяжело дыша, ела Трофима пронзительно-голубыми глазами. Пришлось взять на руки и нести.

Но даже с девочкой на закорках до портала Трофим добрался меньше чем за час. Там вовсю кипела работа. Мужчины таскали из подвала старый хлам и городили баррикаду у входа. Женщины насыпали в мешки песок и подтаскивали туда же. Подростки набивали обоймы и наблюдали за окрестностями. Все были сосредоточены и при деле.

Самые плохие ожидания не оправдались: Седой хоть и был ранен, но оказался на ногах, бодр и деятелен. Он молнией носился вдоль новой линии обороны, организовывая, направляя, подсказывая. Увидев вернувшегося разведчика, старейшина кивнул, указал рукой на точку и пролетел дальше.

Трофим принялся обживать рубеж. Он устроился за вывеской, притащенной из подвала, поправил соседние мешки, начал раскладывать боеприпасы.

– Дядя Трофим, а что такое гипнотариум?

Девочка. Он совсем о ней забыл.

– Что говоришь?

– Гипнотариум.

– А где ты такое слово слышала?

– Вот здесь на вывеске написано «Релаксационно-восстановительный гипнотариум «Релага»».

– А, Релага. Это планета, где всегда лето, теплое море и ласковое солнышко. Там очень здорово. Мы с тобой туда обязательно полетим. Прогоним плохих дядь и полетим.

Невдалеке отрывисто хлопнул выстрел. Защитники прильнули к баррикаде. Начинался новый решительный бой. Очередной бой за мечту и звёздный портал, ведущий в никуда.

Владимир Марышев

Страж

Рассказ

Подлинная красота не может надоесть.

Если верить людской молве, я чересчур холоден, ибо лишен души, а потому не способен восторгаться природой. Неправда! Мне хорошо известно, как часто сами люди, встречаясь с прекрасным, оказываются слепы и глухи.

Мой Сад – чудо из чудес, животворный оазис посреди унылой каменистой равнины, где за счастье отыскать и пару чахлых былинок. Стройные пальмы, увенчанные перистыми листьями-опахалами; плодовые деревья, ветви которых сгибаются до земли от обильного урожая; яркие цветы на изумрудном ковре – как осколки упавшей с неба радуги… А бодрое журчание питающих корни ручейков? А трели бесчисленных птиц, сливающиеся в гимн солнцу?

Если бы жители окрестных княжеств приходили только полюбоваться этой красотой! Впитать ее в себя, как губка, чтобы воспоминания не стерлись, не потускнели до самого смертного часа. Постоять в благоговении, наслаждаясь райской прохладой, любуясь брызжущей в глаза зеленью, теряя голову от разлитых в воздухе ароматов, слушая волшебный хор неутомимых певцов, заставляющих душу то сладко сжиматься, то трепетать и рваться на простор… Я не был бы к таким людям слишком строг. Однако их влечет сюда вовсе не желание прикоснуться к чуду.

Я еще не вижу, но чувствую, что в Саду появился очередной пришелец. Принимаю свой самый древний, простейший, облик и скольжу среди гибких стеблей, на верхушках которых горят огоньки цветов.

Когда я внезапно поднимаюсь из травы, вор издает истошный крик, падает навзничь, а затем, быстро-быстро перебирая локтями, начинает отползать. Пока не упирается спиной в ствол дерева.

Он совсем молод – видно, что даже ни разу не брился. Этому нежному пушку на скулах и подбородке еще далеко до настоящей бороды. А вот глаза у парнишки – как у видавшего виды дельца, готового всех купить и продать. Бегают и бегают…

Мне не дано читать мысли. Ноя могу представить, как они сейчас толкутся в его голове, словно рой мошкары. Обмануть… Прикинуться несчастным… Поплакаться и выжать ответную слезу…

Я приближаюсь и нависаю над ним.

– Что ты собирался у меня украсть?

– Я?.. Что вы!.. Ничего!.. Я не хотел!.. – лихорадочно выкрикивает он и в самом деле пускает слезу. Неискушенному его отчаяние кажется настоящим, но я даю понять, что не верю.

– Всего одно яблочко с Дерева богатства… – наконец сознается он дрожащим голосом. – Только одно! Самое маленькое! – Он показывает, какое. Действительно, меньше не бывает. – Смилуйтесь надо мной! Я младший в семье. Братья получили наследство, а меня оставили помирать с голоду. Я для них никто. Перекати-поле, чертополох, нет, хуже – придорожная пыль!

Парень усердно размазывает слезы по щекам, которых еще не касалась бритва. Остаются грязные разводы, при виде которых могло бы дрогнуть чье-нибудь чувствительное сердце. Но только не мое.

– А пробовал ли ты прокормиться своим трудом, милый юноша? – вкрадчиво спрашиваю я, пряча яд под маской любезности.

– Да, конечно, – всхлипывает он. – Я освоил… э-э… мастерство плетения. Но никто не ценит мою работу. Всем заправляют две семьи, а новичков порочат, распускают о них грязные слухи. До сих пор не удалось продать ни одной корзины. Мне нечего есть. Я уже подумываю о том, чтобы… – Не в силах выговорить страшные слова, он закрывает руками лицо, и его плечи трясутся от рыданий.