Джон Бойд - Опылители Эдема

— Предположим, у меня не получится?

— Вы будете переданы в штат общего назначения по вашему выбору.

— Если я добьюсь успеха?

— Мы предпримем новую атаку.

— Атаку чего?

— Департамента Психологии.

— Брандт, — сказал он, пытаясь справиться с улыбкой, — если вы преуспеете в ликвидации категорий оптом, здесь не останется чем управлять; так вы ликвидируете и самих себя.

— Об этом я позабочусь сам! — голос Брандта был резок.

— Предположим, я откажусь?

— Тогда вы попытаете ваши шансы в суде, заранее, конечно, не предрешенные, но все еще шансы.

Брандт предлагал ему бессмертие, бессмертие маркиза Сада или Фэрвезера I.

Несомненно, такие предложения делались тысячам математиков за последние два с половиной столетия, но принял подобное только один. Брандт предлагал ему на выбор либо бессмертие, либо смерть в благородных традициях. Невидимая Брандту, рубашкой вверх на столе лежала третья карта, которая может ликвидировать самого Брандта, но Халдейн мог быть ликвидирован первым. Рисковать собой он волен, но не Департаментом Математики, не Грейстоном, его возглавляющим.

— Убирайтесь, Брандт. Я — не Фэрвезер I Я не буду строить вашего Папу.

Брандт поднялся и ушел. Прощального рукопожатия не было.

Во время перерыва на ленч Халдейн перебирал в памяти прошедшие беседы.

После натаскивания Флексона он чувствовал себя перетренировавшимся атлетом. Он готовился к стремительному натиску глубоко пронизывающих вопросов, умно поставленных, чтобы поймать его в капканы атеистических, атавистических или антиобщественных взглядов. Вместо этого он имел бессвязную беседу с дряхлым педагогом, стал объектом для напыщенных тирад религиозного фанатика и отверг взятку, предложенную социологом.

Флексон ошибся только в одном предсказании. Социолог не был расплывчато-многословным; наоборот, его речь была исключительно пунктуальной.

Ему казалось, что он выдержал образ целеустремленного молоденького студента, который опрометчиво сбился с пути, но ни один из его присяжных не проявил особого интереса к его образу. У них были собственные проблемы.

Халдейн ждал психиатра, и тот не разочаровал его.

Глендис VI, его четвертый собеседник, принадлежал к генеалогической линии, взявшей начало еще на заре селективного скрещивания. Это был блондин, очень стеснительный и едва ли старше самого Халдейна. Манеры профессионала проявлялись в нем нерешительно — он был почтителен.

После рукопожатия Глендис развернул стул и сел на него боком, сложив руки на спинке, его взгляд блуждал по камере.

— Считается, что психолог должен уметь сочувствовать, и я очень сочувствую вам.

— Мне это необходимо. Это была солидная встряска. Кстати, вы не первый психолог, с которым я имею дело как с профессионалом.

— Вас подвергали психоанализу?

— Давно, когда мне было лет шесть-семь.» — Халдейн поведал ему историю с цветочными горшками.

— Этим объясняется закавыка с микрофоном. Это мучило меня больше, чем Хиликс. В сущности, мне не трудно понять вас. Если придерживаться рифмованного жаргона, ее можно назвать выдающимся объектом охотничьих угодий Беркли.

Хотя он не был знаком с рифмованным жаргоном, Халдейн подозревал, что это очень личный комплимент, но замечание психолога заинтересовало его с юридической точки зрения. Флексон говорил, что девушка персонально не должна привлекаться к этому судебному разбирательству.

— Вы с ней виделись?

— Да, по глупости. Я еще не освоился с обязанностями присяжного и не знал, что не должен был говорить с ней. Но она не нанесла вреда в вашем деле. Все, о чем ей хотелось говорить, был Зигмунд Фрейд, а все, что хотелось делать мне, слушать.

Эта девушка по-настоящему начитанна. Она читала больше Фрейда, чем я. Она сказала мне, что сейчас получает огромное облегчение от чтения поэзии этой Браунинг, поэтессы… Говорит, что ей становится лучше, когда она читает о тревогах другой женщины.

У него стало тепло на сердце от весточки, посланной Хиликс. Все, что она хотела передать, было кристаллизовано в сонете «Как я люблю тебя», и это было тем, что она оставляла ему в наследство.

Халдейн даже почувствовал теплоту к этому невольному ее посыльному, который по-мальчишески беззаботно болтал о пустяках:

— Должен сказать вам, Халдейн, целиком возвыситься над либидо просто невозможно. Когда мне было лет семнадцать, у меня была непонятная, но очень сильная реакция на одну ненормальную по имени Лолопратт. Она не спускала с колен пекинского мопса и лопотала с ним, как с младенцем. Я никогда не забуду эту пеки, она звала ее Флопит. Маленькая сучка укусила меня.

Думаете, я могу ударить собаку? Никогда в жизни. Я научился лопотать. Можете вы представить себе девушку, лопочущую с собакой, как с младенцем, на месте Хиликс?

— Хиликс замечательная женщина, но я никогда не смотрел на нее, как на представительницу противоположного пола, вплоть до дня похорон.

— Ой ли? — Возглас Глендиса был отмечен вопросительно-саркастической ухмылкой. — Должен сказать, что в таком случае вы нуждаетесь в психоанализе.

— Ну, вернее сказать, я не думал об этом, не желая подвергнуться деклассификации.

— Знаете, — сказал Глендис, — иногда я думаю, что наказание за смешанное зачатие находится вне логики наследственности. Возьмите отпрыска, говорю я, вырастите его и откажите родителям в брачных привилегиях. Дайте отпрыску шанс. Может быть, эти маленькие помеси окажутся профессиональным материалом.

— У вас готовая идея, — непринужденно согласился Халдейн. — Почему бы заодно не отказаться от родительской квоты на количество детей и не посмотреть, что получится из ребенка. Математически почти невозможно вывести социально-личностную характерную черту при более чем стомиллионном числе переменных в любой одной оплодотворенной яйцеклетке.

— Может быть, вы правы, — сказал Глендис. — Но у генетиков есть что-то, чему они отдают предпочтение. Взгляните на древних юкезов и калликаков, посмотрите на нынешних мобильных черных. Обратите внимание на скаковых лошадей.

— Мы говорим о характерных чертах вне физических особенностей, — подчеркнул Халдейн, — которые могут появляться не на генном уровне, а как результат родительского окружения. Культура — один из наиболее важных факторов. Величайший математик мира, может быть, прямо сейчас катает тачку.

В знак согласия Глендис шлепнул себя по ноге.

— Вы попали в самую точку. Эти специалисты по окружающим условиям никогда не обладали тонким слухом. Все это — на совести Фрейда! Если бы мы прислушались к Павлову…