Коллектив авторов - Полдень, XXI век (июль 2011)

К этой самой расселине между ягодиц Дынин вообще испытывал особую слабость, воспевая ее везде, где только мог. Расселина, можно сказать, была путеводной звездой его творчества. Она даже послужила причиной разрыва между Дыниным и его невестой Анфисой Павловной Чеховой. Однажды он сочинил оду в честь ее, Анфисы Павловны, ягодиц. По ознакомлении со стихами невеста вдруг побурела лицом, заявила, что сыта по горло и Дыниным, и его творениями, а в особенности тем, что он регулярно пишет про филейную часть, и покинула возлюбленного.

Как и все графоманы (и не графоманы, впрочем, тоже), Дынин мечтал публиковаться.

В фантазиях он уже давно получил Букеровскую премию и, вожделея о Нобелевской, неоднократно репетировал дома перед зеркалом благодарственную речь, которую собирался произнести при вручении почетной награды. После расставания с Анфисой он начал еще и в красках представлять, как она, глядя церемонию награждения по телевизору, рвет свои пышные рыжие кудри и колышет обильной грудью в такт бурным рыданиям, как итальянская актриса на похоронах: «О, какая же я была дура набитая, что не оценила этого человека!». Мысль об этом неизменно поднимала ему настроение.

Но, увы, ни члены Нобелевского, ни более скромного Букеровского комитета пока не стремились увенчать нашего героя лауреатскими лаврами.

Дынина не желали печатать. Никто, ни одно из самых затрапезных издательств, к которым он обратился после получения многократных, решительных, а под конец уже и просто угрожающих отказов из престижных издательских домов. Какой-то остроумец-рецензент в ответ на роман Дынина по названием «Запретный плод» («Виноградов разглядывал соблазнительную картину разврата: Катерина изящно возлежала на черном мехе барса, вцепившись зелеными глазами в его лицо») прислал в ответ известный анекдот: «А о самоубийстве вы не думали? Так подумайте, подумайте!». Анекдот не развеселил Дынина, но вверг в бурную ярость, а после в недельную депрессию, во время которой ему не хотелось писать даже про ягодицы.

Однако он не сдавался. Творений пера его было много, больше, чем издательств, которые он решил взять измором. В одно была заслана фантастическая повесть («Луч бластера сверкнул в непосредственной близости от головы Арбузова в тот момент, когда он воскрешал памятную картину: Анна грациозно разметалась на алых шелковых простынях, скользя синими глазами в пространстве»). Другое подверглось суровому испытанию романом в жанре фэнтези («Возлежа на постели с очередной эльфийской наложницей, Яблоков нет-нет да и возвращался к памятным картинам: Анастасия томно откинулась на стог свежего сена, дышащего ароматом, искушенно маня в омут удовольствия властными губами»).

Но все оставались равнодушны к плодам его писательских трудов.

Это начинало наводить на мысли, но, к сожалению, в случае Дынина на не совсем верные.

– Что слава? – вопросил Дынин у зеркала и, не дождавшись ответа, дал его сам чужими словами. – Яркая заплата на ветхом рубище певца. Современники никогда не признавали истинных гениев, но бессмертие еще меня настигнет!

Однако признания, хоть какого-нибудь, все же хотелось ужасно. Поэтому, ища его дальше, Дынин атаковал Интернет.

Надо сказать, что на заре двадцать первого столетия всемирная паутина представляла собой пространство, в котором могла существовать любая, даже литературная, форма жизни. Начинающие авторы, матерые графоманы, веселые хулиганы от творчества и даже солидные публикующиеся писатели с удовольствием размещали там свои тексты, ждали с большим или меньшим замиранием сердец общественного резонанса и энергично критиковали друг дружку.

В эти-то темные литературные дебри и отправился наш герой ничего не подозревавшей Красной Шапочкой. Серые волки, между тем, не дремали.

Испытывая ваше терпение, позволим себе небольшое отступление. Читатель неприхотлив и наивен, доверчив и простодушен. Читатель знать ничего не знает о сложнейших законах построения литературного текста. Ему нет никакого дела до метафор, гипербол, аллюзий или, упаси Боже, интертекстуальности. Читатель плевать на все это хотел, потому что все, чего читатель по-настоящему желает, это читать захватывающую воображение книжку. И кто осмелится его упрекнуть?

Найти своих поклонников есть шанс у любого литературного произведения. Кто-то коротает вечера с томиком Спинозы, а чьему-то сердцу милее книжки, на мягких обложках которых скопированные с известных артисток героини льнут к скульптурным торсам срисованных с популярных певцов героев.

Ищи себе Дынин читателя, он бы его нашел. Проблема была в том, что направился он в писательское логово.

Писатели же народ страшный. Придирчивость их к чужим текстам не знает никаких границ. Желание посмеяться над чужим творчеством беспредельно. Тексты препарируются ими безжалостно. В ход идет все: от метафор и аллюзий до предложений оппоненту убить себя тут же и немедленно или уехать, на худой конец, в город Бобруйск.

Вот тут-то писательская гордость Дынина подверглась серьезному испытанию.

Комментируя его творения, наиболее добродушные поздравляли автора с созданием юмористических произведений, самые наивные – с написанием великолепных пародий на бездарные и заштампованные графоманские опусы. Большинство же откровенно и жестко насмехалось.

Дынин восстал, как Люцифер, и пошел войной на особо усердствующих критиков. Особенную ненависть вызывал в нем некий автор, публиковавший свои произведения – на взгляд Дынина, совершенно бесталанные – под интернет-псевдони-мом Гелиос и доводивший его до исступления своими саркастическими замечаниями. Неприязнь к наглецу лишь усиливалась от того, что многие Гелиоса хвалили и прочили ему большую литературную славу.

На счастье Дынина, у него обнаружились союзники. Дело в том, что дерзкий Гелиос уже не первый раз подвергал критике чужое творчество, а посему успел нажить немало врагов среди обиженных авторов.

К Дынину присоединилась группа товарищей. Писавший зверские, изобиловавшие кровавыми подробностями романы о жестоком маньяке докторе Профессоре автор под псевдонимом Реаниматор, скрывавшим дородную даму бальзаковских лет («Губы Профессора исказились в зловещей усмешке, рука с острыми ногтями метнулась вперед, и глаза Джулианны цвета расплавленного серебра поникли навсегда»). Поборник готической литературы и автор повести «Все черное» с продолжением «Все очень черное» Осирис-Нуна («Он казался посланником ночи: настолько черной была его черная мантия и черные волосы, обрамлявшие белое лицо, на котором выделялись особо черные глаза, сразу вонзившиеся в графа»). Мрачный, измученный вечным похмельем и тремя разводами житель Западной Сибири, написавший скупыми рублеными фразами роман «Хмурое утро-2» под псевдонимом Прекрасный Брунгильд («Николай вздохнул. Встал. Сел. Ополовинил чекушку. Смеркалось»). И, наконец, обладатель редкостной фамилии Пупко-Замухрышко, принципиально не желавший брать себе никаких псевдонимов. Благодаря этому господину виртуальный мир содрогнулся под натиском многотомной приключенческой эпопеи, действие которой охватывало временной период от каменного века до наших дней и содержало в себе исключительное, выдающееся во всех смыслах словосочетание «яд чресл моих».