Грег ИГАН - Журнал «Если» 2008 № 07

Выйдя из шлюза, я провел правой рукой по волосам, чтобы щелкун хорошенько рассмотрел резьбу шрамов над бровями и тот кошмар на руке, где раньше росли пальцы.

—   Чем могу служить? – произнес я.

—   Я здесь, чтобы просить для одолжения, – проклацал он.

– Дай-ка угадаю. Ты, наверное, хочешь, чтобы я отправился в совет. Хочешь, чтобы я сказал им, что ты не был частью Роя.

Мне показалось или в этих проклятых линзообразных глазах действительно мелькнуло какое-то оживление? Кусочек души?

– Я был бы весьма добродарен, – откликнулся щелкун. Вечно эти автопереводчики выдают слова, которые и не слова вовсе.

Голова щелкуна вдруг крутанулась почти на 180 градусов на состоящей из сегментов шее, и он нервно оглянулся. Или это я приписываю телодвижениям насекомых человеческие эмоции?

—   Совет прибудет в такую провинцию на следующий восход маленькой луны, – произнес щелкун, пока его голова возвращалась обратно в мою сторону. – Когда они придут, господин землянич, они спросят, участвовал ли я в Рое. Ты должен говорить, чтобы развинить меня. Иначе или я буду наказан за преступления Роя.

—   Вы, взаимозаменяемые ублюдки! Я видел вас сотнями, когда сидел в камере, – прошипел я этому щелкуну. – А еще несколько тысяч подобной мрази заглядывали ко мне в башку, пока я страдал в баке, – продолжал я, задаваясь вопросом, ощущает ли эта тварь, сбежавшая из креветочного коктейля, горечь в моем голосе. – Здесь, на Летее, вас, мерзавцев, было ровно три тысячи восемьсот девяносто семь. Я сосчитал ваши сознания, ваши любопытные носы в моих мозгах. И за этими сознаниями я слышал мысли еще девяти миллионов тараканов, шепчущихся в Рое там, на вашей родной планете. – Я позволил горечи в моем голосе прорваться еще сильнее. – Конечно, мне хватило времени, чтобы сосчитать всех вас, гадов, пока я был в баке. А вот в камере – нет: в камере я был слишком занят, чтобы вести подсчеты. И из всех этих трех тысяч гребаных сознаний, из всей вашей вонючей жучиной толпы нашелся только один придурок, который меня пожалел. Да и тот сжалился лишь на несколько секунд.

У щелкуна дрогнули усы, и многосегментчатая шея совершила движение, которое, очевидно, изображало кивок.

—   Это я пожалился. Я помог тебе там, в камере.

—   Да что ты говоришь! Ты не тот, кто мне помог.

—   Это я помог тебе.

—   Пошел ты!

Я вернулся в купол и запер шлюз. Я знал, что завтра явится новый щелкун с той же самой песней.

На следующий день

Раннее утро, 07:39. За смотровым экраном, в небе цвета овсяной каши, первая луна стояла почти в зените, а вот вторая еще не поднялась над горизонтом. Я сунул в репликатор новую порцию грязепас-ты, чтобы приготовить завтрак. В последнее время мой завтрак – это реплицированные макароны с сыром, да еще таблетки витаминов на десерт. Это намного вкуснее, чем та ворсистая синяя дрянь, которой щелкуны пичкали меня в течение двух лет. Когда три года назад я создавал этот биокупол, мне не хотелось тратить драгоценную память компьютера на рецепты и функции репликатора. Поэтому моя единственная пища – макароны с сыром, и даже в подпрограмме репликатора не предусмотрено никаких отклонений и вариантов. Когда я его включаю, грязепаста каждый раз послушно перестраивает свои молекулы углерода в абсолютно идентичную порцию макарон и сыра. Это точная репрокопия настоящего блюда из запеченных с сыром макарон, недолгая жизнь которых закончилась лет двадцать назад в одной из земных лабораторий, где кто-то отсканировал ее в качестве образца для репликатора. Я пять тысяч раз ел одну и ту же тарелку макарон с сыром. Каждый раз одну и ту же, вплоть до последнего гейзенберга каждого кварка каждой молекулы. Я наизусть помню хаотичный узор коричневых точек на тонкой сырной корочке, покрывающей запеченные макароны: когда-то случайный, теперь и он встроен в алгоритм репликации. И всякий раз, когда я вынимаю тарелку из репликатора, изогнутый кусок макаронины свисает с ее северо-западного края – всегда один и тот же.

Все мои завтраки на этой планете идентичны, даже на субатомном уровне. А тем временем мои соседи – гигантские ракообразные инопланетяне – мнят себя тем одним-единственным гигантским ракообразным инопланетянином, у которого однажды почему-то проснулась совесть.

Я снял завтрак с подноса, а затем реплицировал себе виски со льдом (этот файл я тоже запрограммировал в репликатор как совершенно необходимую вещь). Горячие макароны и холодное спиртное я отнес в лабораторию и уселся перед главным монитором. Запеченные макароны – простейшая штука, которую я еще могу пережевывать, после того что эти подонки сотворили с моими зубами. Машинально пытаюсь взять вилку правой рукой и в который раз себя одергиваю. Теперь мне проще есть, как левша: хотя правая рука действует более или менее нормально, я просто не хочу, чтобы этот насекомый палец приближался к моему лицу.

А провалы в памяти все растут.

Вчера, когда я вспомнил, что дед рассказывал мне про свою жизнь в Глазго, меня вдруг как ударило: я потерял его глаза. Я не могу вспомнить, какие у него были глаза или звук его голоса. Мои родные испаряются из моей головы: я помню их имена и дни рождения, но когда пытаюсь представить лица, то впадаю в ступор. Я еще помню глаза матери, но лицо в целом стало призрачным.

Не знаю, вызвана ли эта амнезия моими исследованиями в области… Черт, никак не запомню это слово… Или же она связана с чем-то другим. С тем, что происходит со мной против моей воли, но оно уже началось, и я не знаю, когда закончится. Я теряю воспоминания и даже не помню, те ли это воспоминания, которые я хочу потерять. Может, у меня и есть очень веская причина, чтобы намеренно стирать память о лице матери. Но если это и так, я не помню, в чем она заключается.

Что я теряю – случайные мысли, разрозненные воспоминания? Или же следую заранее намеченному плану по стиранию мыслей? Теряю я воспоминания или удаляю их?

В то же время я помню каждую минуту двухлетней пытки в камере и в баке. Черт возьми, во всей Вселенной не наберется столько плутония, чтобы вышибить из моего черепа эти воспоминания.

Я включил монитор и запустил «Напоминание». Пока программа загружалась, я задумался: как быть, если я забуду о том, что записывал и сохранял «Напоминание» именно на этот случай. Если мои синапсы когда-нибудь забудут, что у меня есть «Напоминание» в качестве резерва, я не смогу найти его и использовать.

Я повернулся к монитору, когда на экране появилось мужское лицо. Мое лицо, вот только без рваных шрамов на лбу и намного моложе, чем то лицо, которое я брил сегодня утром. Рой отнял у меня два года жизни, но за эти два года я постарел на десяток лет.