Станислав Михайлов - Жемчужина

Мы замолчали и сидели молча.

Снаружи начал накрапывать дождь.

— Значит, Луна… — обреченно вздохнул я.

— Самый отдаленный ее уголок. Чтобы рядом не было ни души. А сначала, конечно, замести следы, — уточнила Катя.

Ее руки отдали команду, и наш миникар, плавно оторвавшись от земли, полетел прямо над хмурым северным морем к далекому, невидимому из-за дождя, ракетному челноку.

«Луна», — рефреном звучал во мне собственный голос, — «значит, все-таки, Луна… Ну, что же… Разберемся.»

— Миражи есть всегда. И везде. Но люди способны видеть только сильные.

Мы стояли с Армир посреди пустыни, на невысоком плоском бархане, отдалившись от скал на двудевять шагов. Она сказала, что для занятий предпочтительнее ровное место. За нашими спинами ярко пламенел закат, заливая окрестности горячей кровью дневного светила. Песок благодарно впитывал жертву и остужал ее, как делает это каждое предтемие, когда завершается вторая треть дня — солнцепад.

В вышине желтел Вестник, а поблизости от него белым огоньком горел Страж. Зеленая звезда Весенницы стояла высоко в небе за моим затылком. Рядом с нею едва различимо тлела точка Фонарика, верного ее спутника. Он всегда светит тускло, чтобы не отпугнуть таинне, живущих в складках плаща Владычицы времени. Таинне помогают жрицам с берегов Лальм проводить свои сомнительные ритуалы. По крайней мере, так принято считать.

За девятку и два дня, прошедшие от первого созерцания миражей, Армир не отпускала меня ни на шаг: поджаривала полуденным зноем, заставляла до изнеможения вглядываться в красные слоистые стены окружающих скал, выискивать там прозрачные искрящиеся крупинки кристаллов и неотрывно смотреть на них, а потом, лежа на животе в тени, изучать песок — в упор он выглядит совсем не таким, как с высоты человеческого роста. Если приблизить глаз, чтобы каждая песчинка превратилась в булыжник, мир изменится, вернее, появится новый мир, как если бы удалось стать на время маленьким жучком. В мире жучка — свои законы и порядок, свой вес и размер, своя скорость, но те же тени и свет. Я должен был раствориться в нем, начать воспринимать маленький мирок своим, и тогда старый реальный мир раздувался, становился огромным — ведь мне-жучку нужно куда больше времени, чтобы преодолеть, скажем, путь до вон той скалы, чем мне-человеку.

Как только это превращение начало более-менее получаться, Армир выдернула меня и приказала взлететь, превратиться в огромную гору, осмотреться вокруг ее глазами, а затем и больше, стать Жемчужиной, ощутить безбрежный океан пустоты, тонкость своего воздушного покрова, привязанность к бесконечным циклам обращения вокруг господина по имени Солнце. Я увидел нашу землю со стороны — прекрасный перламутровый шар, в котором изредка проглядывало голубое. Шар, на котором, как сквозь тонкую дымку, кое-где можно было разобрать очертания континентов и морей. Не зря жрецы Звездного огня учили меня чтению карт на первых ступенях посвящения, эти знания неожиданно пригодились и помогли мне понять увиденное теперь.

А затем я стал солнцем. Возможно, Нарт или вдова Траны, Зарбат, подмешивали в пищу нечто, обостряющее восприятие. Пол называл это словом «наркотик», когда сургири, овладевший телом Траны, заставил меня разжевать горошину, добавившую мне на время сил и прояснившую разум. Так это или нет, сейчас мой разум не прояснялся, а, скорее, наоборот, наполнялся многослойными видениями, проникавшими одно в другое как хитрое плетение норасийских мастеров. Может быть, благодаря этому я смог удивительно легко увидеть мир глазами таких разных «животных», как Песчинка, Гора, Жемчужина и Солнце, следуя лишь некоему невидимому потоку, связывающему все существующее и напоминающему каскад пересекающихся струй немыслимого водопада, где вода крутится и хлещет одновременно во многих направлениях.

Когда я стал солнцем — огромным, бурлящим, неукротимым, выбрасывающим во все стороны облака пламени — превратился в шар неудержимого пожара, стремящегося оторваться, распространиться и наполнить собой пустоту, но удерживаемого собственным весом, Армир приказала мне отдалиться, стать самой пустотой. И исчезло солнце, превратившись в одну из неизмеримого числа звездочек — потерялось среди них, словно песчинка в пустыне. Исчезли звезды, скрученные в гигантские смерчи, исчезли и сами смерчи, издалека похожие на планктон в мутной и теплой морской воде. И тогда Армир приказала мне остановиться и увидеть все сразу.

Я был оглушен. Между струями водопада, среди плотных нитей норасийского плетения Вселенной, скрывалось что-то еще. Оно вставало дымкой, уплотнялось и принимало форму, словно я приобрел еще одно зрение, помимо тех воображаемых точек, на которые помещала меня наставница. Я увидел тяжелую приземистую машину, размером сходную с вирманой и ползущую по дну ущелья, опираясь на подвижные полосы из сочлененных металлических пластин. Ущелье представлялось мне творением рук человеческих, но какие же руки могли пробить эти толщи серого камня? Навстречу машине несся нескончаемый водный поток, а она толкала перед собой пенный бурун, заливавший ее до половины высоты. Шел нескончаемый дождь, но я видел сквозь него без малейшего труда. И еще я видел, что рядом была гибель. Не для машины. Гибель тех, кто жил здесь раньше. Я видел то, что происходило сейчас, и то, что случилось прежде — огромное приземистое дерево, похожее на гриб, раскаленное и ужасное, на короткое время разогнало облака и оставило вместо серой полусферы, служившей кому-то домом, оплавленную круглую яму, быстро остывшую и превратившуюся в бурлящее и шипящее озеро.

Машина направлялась туда. И хотя дерево распалось, а его ядовитые семена смыла вода, в скалах и в самой яме оставалось еще достаточно смертоносного невидимого света, чтобы убить человека, сидящего в кабине. Я попытался проникнуть к нему, чтобы предупредить и остановить, но не смог сделать это. Одновременно я понял, что человеку сейчас ничего не угрожает, броня его машины способна защитить от дыхания отравленных скал. И еще я понял, кто этот человек. Это был Пол. Это его голос я слышу в своей голове. Он не сургири, и он нуждается в моей помощи.

Вернувшись из наваждения, я обнаружил, что Армир смотрит на меня с очень странным выражением на лице. Смесь испуга и удивления? Я так не привык к ее редким проявлениям эмоций, что не всегда способен их правильно понимать. Тем более, что выражение это оказалось мимолетным, почти тотчас его скрыла обычная маска спокойствия.

— Ты видел меня сейчас, Ксената? — спросила она практически без интонации в голосе, лишь сделав некоторый упор на моем имени.