Александр Мееров - Сиреневый Кристалл

— Пойдем, отец. — Александр взял под руку Вудрума, и они вдвоем, помогая друг другу и уже чувствуя, что яд прибирается в суставы, шаг за шагом начали преодолевать крутой спуск. К вечеру они дошли до привала, на котором похоронили Очаковского. Иван Александрович вынул дневник и начал очередные записи. Александр распаковал походную сумку, преодолевая боль открыл консервы и протянул банку отцу:

— Поешь немного. А я пойду… Пойду прилягу.

— Не надо, не ложись!

— Не могу… Прощай. Больше не могу.

Теперь было кончено все. Не надо было преодолевать боль при каждом движении, спускаясь вниз, никуда не надо было стремиться. Нужно только одно — похоронить сына, как-то найти в себе силы предать земле самое дорогое. И силы нашлись. Боль вдруг ушла куда-то. Тело вновь слушалось приказа мозга: «Не оставлять так, прикрыть землей, найти силы, найти, найти!» И тут появилась страшная мысль: а что, если отравление было не таким полным, как у остальных, что, если не придет смерть? Пережить всех? Неужели послано такое, самое страшное испытание?..

…Вудрум сидел над могилой сына обессиленный, безучастный ко всему, без единой мысли в голове, даже не понимая, болит ли тело или нет, когда вдруг услышал шорох в кустах.

Исхудавший, изодранный, еле держащийся на ногах пришел Шорпачев.

Прощаясь с Вудрумами, он задумал перехитрить коварного Шираста. Еще в Макими он знал, к какому месту должна незаметно причалить экспедиция, и отправился туда берегом. Пока группа Вудрума делала огромный крюк по морю, Борис подошел к месту высадки, видел, как подплыли лодки, и с тех пор не упускал из виду исследователей, незаметно пробираясь по их следам через джунгли, пользуясь покинутыми ими привалами, рассчитывая, что друзьям может понадобиться его помощь. Что она понадобится — он не сомневался. Увидев могилу Очаковского, Шорпачев попытался нагнать друзей, не в состоянии дольше таиться от них, предчувствуя беду, но тут ему показалось, будто и за ним кто-то следит. Подумал: а не открыто ли намерение ученых тайно пробраться к развалинам храма, не скрываются ли в зарослях преследователи? Он решил немного вернуться назад, проверить, но прошел сравнительно немного, не рискуя на большое расстояние отрываться от идущей впереди группы, и снова поспешил вслед за экспедицией. Тревога нарастала, да что говорить — попросту становилось страшно, особенно по ночам. И Борис начал пробираться к привалу друзей, как вдруг заметил движение впереди. Он притаился в зелени и вскоре увидел быстро спускающихся паутоанцев носильщиков, среди которых был и Шираст.

Преодолеть скальный подъем Шорпачеву удалось с трудом: сказалось напряжение последних дней, измотали тревоги. Выбиваясь из сил, он спешил к друзьям, но пришел уже поздно. Александр был мертв.

Шорпачев едва узнал Ивана Александровича, поседевшего, осунувшегося, раздавленного непомерным горем. Слов утешения сказано не было. Ни у кого не могло найтись таких слов в те минуты, и Борис просто протянул Вудруму запаянную жестянку.

Да, она не у Шираста. И не пришлось даже отбивать ее у бежавшего в панике ученого. Еще в Макими, запаивая коробку с добытыми находками, Шорпачев запаял их две. Настоящую сохранял сам, уже тогда не доверяя Ширасту, подозревая, что рано или поздно он попытается ее похитить. Так оно и случилось: Шираст, удирая, прихватил жестянку, наполненную ничего не стоящими обломками.

— Подобрать точно такую же коробку было просто, Иван Александрович, они из-под датского консервированного масла, а вот взвесить обе, чтобы никто не заметил разницы, — это было потруднее. Ну, а к Ладье двойника не подберешь.

Иван Александрович немного оживился. Он понял, что надо спешить, что яд упорно овладевает телом. Еще несколько минут — и будет упущена внезапно открывавшаяся последняя возможность написать и отправить завещание. Над чувствами взял верх разум. Вудрум вновь нашел в себе силы: ученый стал в нем сильнее отца, и он принялся за письмо Арнсу Парсету.

«…Вот и все, дорогой друг! Теперь Вы знаете, если дойдет до Вас это письмо, как все нелепо получилось и какой трагедией все закончилось.

Много лет я стремился разгадать тайну Небесного Гостя, и теперь, когда мы прикоснулись к самому сокровенному, я раздавлен. Последние силы собираю для того, чтобы распорядиться наиболее важным и пугающим, что было добыто нами. Не оставляет мысль о зародышах. Кто знает, как величественно и как опасно затаенное в этих крупинках? Может быть, в них гибель для всего живущего на Земле, а может быть, великая, поистине божественная сила созидания или даже нечто просто непостижимое для нас, еще не ведающих, что творится в бесконечных мирах Вселенной.

Признаюсь, дорогой, мне страшно. Вы знаете, как я верю в гений человеческого разума, в его грядущее торжество. Но готовы ли мы сейчас к великому сражению? Думаю — нет. Человек только формируется, еще не создал такого общества, которое было бы избавлено от угнетения, вражды. Придет время, возмужает человечество, и оно будет в силах вступить в борьбу с неведомой, быть может, грозной и могучей силой космоса. Человек не только победит эту силу, но и заставит служить себе, сделает ее помощницей на пути к будущему. Верю!

Но пока…

Дорогой Парсет, только Вы можете понять мои сомнения, но Вы так далеко. Очень нужны мне именно сейчас ваши дружеские слова, ваша поддержка и мудрый совет. Но Вы слишком далеко. Нас разделяют не только 10.000 миль, но и вечность. Да, мои часы сочтены, и сейчас я должен принять решение. Мысленно советуюсь с Вами. Зная Вас, я стараюсь поступить так, как бы поступили Вы, и решаю… Открывать миру находку рано!

Все найденное нами я погребаю. Завещаю открыть тайник только тогда, когда мои наследники по духу будут в состоянии овладеть великой силой неведомой жизни.

О тайнике знает только один человек. Я верю ему так же, как и Вам, а этим сказано все. С ним, с Борисом Евграфовичем Шорпачевым, я передаю это письмо и свои дневники. Попадет ли оно в ваши руки? Не знаю. Но ничего не поделаешь — другого выхода нет…

Страшно подумать о Натали. Сделайте что возможно для нее. Передайте: в последние минуты я был с ней.

Верьте, дорогой Парсет, я сделал все возможное для науки.

Иван Александрович попросил Бориса вскрыть жестяную коробку. Когда это удалось, Вудрум вынул оттуда зерна и с его помощью уложил их в тайник.

Жестянку с окаменевшей рукой легендарной Лавумы, веткой из священной рощи и кусочком метеорита Вудрум отдал Шорпачеву с просьбой передать все это в Национальный музей Паутоо в Макими.