Сергей Абрамов - Тихий ангел пролетел

— Раз нет тайн, значит, я прав: вы мою историю знаете досконально.

Ответить помешал Агафон-третий, который принес оставленный Ильиным эскалоп, и графинчик со «Смирновской», и прочее, расставил все это, аккуратно сдвигая гримерные пузырьки-коробочки-баночки, положил на салфетку приборы и удалился, храня обиженное молчание. Только у двери не выдержал, сказал походя:

— И не любезничал я с вашей Мартой вовсе…

То ли все в «Лорелее» было микрофонизировано и радиофицировано, то ли Карл-бернар и впрямь умел разговаривать. Или, не исключено, обладал могучим телепатическим даром. Иначе откуда Агафон-третий (а где, кстати, первый со вторым? Или это кличка? Или порядковый номер в гебистской ведомости на получение зарплаты?..) узнал про упрек в свой адрес, про подозрение в совращении некоей Марты, не говоря уж о том, что ему срочно следует принести в комнату мадам не доеденный клиентом эскалоп? Мистика, опять мистика!..

— Ты будешь смеяться, — заявил неожиданно Ангел, — но что-то мне все это начинает не нравиться. Может, ты прав?

— В чем?

— В отношении гебе? Может, все эти поцы, включая блошивого пса, агенты гебе?.. Я, конечно, мог бы допустить такое невероятие, но что делать со здравым смыслом, а, Ильин?

— Он у меня, как ты знаешь, и так не очень здравый, — усмехнулся Ильин невесело, — а вся сегодняшняя катавасия меня и вовсе из колеи выбила.

— Так что ты делать собираешься?

Заметьте: это не Ильин у Ангела, а Ангел у Ильина спрашивал. Хранитель, называется!..

— Может, поесть удастся? — предположил Ильин. — А то что на голодный желудок рассуждать — одно расстройство.

Но поесть ему опять не удалось.

Снова распахнулась дверь, и на пороге возник Пьеро. Худой, длинный, с плачущими глазами и вздернутыми бровями, уголки губ опущены, рукава белого балахона подметают пол.

— Извините меня, — плаксиво сказал он, взметнув горе рукава, — но время поджимает. Собаки уже вошли за флажки.

Благодушие Ангела всерьез удивляло Ильина. То, что сегодня началось с раннего утра, с сумасшедшей «мерседесины» на Большом Каменном мосту, что беспрерывно продолжалось до сего часа, пугая Ильина не столько своей причастностью милым шуткам гебе — к ним он привык, притерпелся, скучал, когда они надолго прекращались, — сколько бессмысленностью этих шуток, идиотской их карнавальностью, граничащей с откровенной бестолковостью. Ну хорошо, нашли они «МИГ» в болоте, нашли, подняли, отмыли, ужаснулись, бросились искать ближайшего подозреваемого. Что дальше? А дальше, преотлично знал Ильин, полагалось тихо-тихо изъять подозреваемого, то есть как раз Ильина, из родной котельной, привести на саму Лубянку или в один из многочисленных ее филиалов и начать допрос третьей, пятой, шестьдесят седьмой степени с зубовным пристрастием. И выбить правду: Ильин не железный. Другое дело, что правда не очень-то на правду похожа и, не исключено, пришлось бы Ильину, плюясь зубами с кровью, сочинять на бегу нечто правдоподобное, устраивающее гебистов и его самого: помирать-то в подвалах — или где там еще? — не слишком хотелось.

Так по жизни.

А по фантасмагории, разыгрываемой с утра, выходило, что Ильин оказался в роли мышки, с которой играют разные веселые кошки. Перепасовывают ее друг другу и смотрят: что мышка делать станет? Когда о пощаде взмолится, ибо непонимание есть пытка, а Ильин так ни хрена и не понимал. И Ангел его распрекрасный, всезнайка и наглец, тоже ни хрена не понимал, только хорохорился и делал вид, что здесь и понимать нечего. Едем и едем, а что дальше — дорога покажет.

Ильину надоела дорога. Ильин хотел забыться, как писал классик, и заснуть, но, естественно, не тем холодным сном могилы. Ильин хотел ясности — пусть даже она грозила бедой. Лучше понятная беда, считал Ильин, вынеся сию философему из прошлой летной жизни, чем абсолютно неясная перспектива. С понятной бедой можно было справиться либо смириться и ждать конца. Ильин не терпел неведения, это у него опять-таки в прежней жизни имело место. И вот лихо: и здесь, забытое, в урочный час всплыло. Что там ФЭД про чекистов толковал: холодная голова, чистые руки и горячее сердце? Про чекистов — не получилось, зато про летунов — в самый цвет.

Пришла пора действовать.

— Какие собаки за какие флажки? — жестко спросил Ильин.

Так жестко, что даже Ангел удивленно пискнул, а Мальвина лазеры притушила и ответила удивленно:

— Это так, метафора. Просто Пьеро чует опасность.

Пьеро исчез, как не появлялся. Только несколько секунд в теплом воздухе гримерной жил его запах — запах пудры пополам с одеколоном «Табак».

Ангел молчал, Ильин чувствовал: слушает, ждет.

— Я ее тоже чую, — сказал Ильин, — давно чую. Вы хотите мне помочь, либе фрау? Я жду помощи.

— Плакал эскалоп, — не к месту прорезался Ангел. — Так не жравши и помрешь…

— Заткнись! — рявкнул на него Ильин.

— Я-то что. Я-то заткнусь, — стушевался Ангел. — Да только не слушал бы ты эту синюю выдру. Я раньше сомневался, а теперь уверен: вся эта засратая «Лорелея» — просто гебистская явка. Усек?

— А хоть бы и так. Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел… Хуже не будет, Ангел. Пусть она думает, что я ей верю. Уйти-то мне отсюда надо, раз Пьеро метафору принес.

Он встал, отстраненно подумав: и впрямь эскалоп плакал. В желудке гнусно бурлило.

— Сядьте, — строго сказала Мальвина. — Сейчас я вас загримирую, а девочки оденут.

— Девочки? — не понял Ильин.

— Ну да, девочки. Коломбина, Пьеро, Арлекин, Панталоне… Я работаю только с девочками. Они пластичны и умеют хранить тайну.

Такой милый ряд: пластичность и умение хранить тайну. Соседние свойства. Но Ильину наплевать было на языковые изыски Мальвины. Загримировать — этого он еще сегодня не проходил. Это сулило.

— Как ты находишь, Ангел?

— Имеет смысл.

И сел Ильин. Он же был в театре. В каком-никаком, в ресторанном, но все же.

Зато встала Мальвина. Встала, факирским взмахом достала откуда-то — из стола, из стены, из воздуха — крахмальный голубой слюнявчик, накинула его на грудь Ильину, завязала сзади тесемочки, выхватила из стакана сразу несколько кисточек, взглянула на гримируемого, задумалась:

— Кем же вы у нас будете?

— Ильиным. Вы же сами сказали, — не преминул съязвить, хотя что ему было до знания Мальвины! Ну, знала она его фамилию, знала историю, знала даже про «МИГ» — не исключено. И что с того? Пусть ее, от Ильина не убудет. Сегодня о нем все знали.

— Ах, оставьте! — покривилась голубоволосая. — Кому вы сейчас нужны как Ильин. Все равно вы никакой не Ильин.

Это становилось любопытным; Предыдущие «пастыри» ничего такого нынче не высказывали.